Держи себя в руках, Монтгомери.
Она не моя. И никогда не была. Она беременна, ради всего святого. Травмирована. Последнее, что ей нужно, ― это мужчина. Последнее, что ей нужно, ― это я.
Долг означает обеспечивать ее безопасность. Дисциплина означает держать свои гребаные руки подальше от нее.
Мы уже на полпути к лоджу, когда я слышу шаги.
Мое сердце пропускает удар, и я замираю, когда Дакота обхватывает рукой мой бицепс.
― Дэвис, ― шепчет она, прижимаясь ко мне. ― Там кто-то есть.
Напрягшись, я смотрю в т же сторону. И слышу это снова.
Скрип деревянных досок крыльца. Негромкое шарканье сапог. Я чувствую, как Дакота дрожит рядом со мной, как участилось ее дыхание.
― Дыши, Коти, ― говорю я, кладу ладонь на поясницу, а затем встаю перед ней.
Я тянусь к бедру, ругаясь себе под нос.
Я оставил свой Глок в грузовике.
Я снова облажался.
Лунный свет заливает лодж, по лестнице спускается темная фигура.
Я принимаю боевую стойку, мысленно прикидывая, как быстро смогу превратить рюкзак в оружие массового поражения, когда из темноты раздается голос.
― Вы вернулись?
Чертов Форд. Интересно, знал ли мой брат-идиот, насколько он был близок к тому, чтобы я пробил ему голову рюкзаком?
С прерывистым вздохом Дакота отпускает мою руку. Потеря контакта с ней вызывает странные ощущения в моем сердце.
― Черт побери, Форд, ― рычу я, мой пульс замедляет свое паническое биение. ― Какого черта ты здесь делаешь?
Форд криво ухмыляется.
― Пистолет в бардачке? ― Не обращая внимания на мои тихие проклятия, Форд опускает взгляд на гипс Дакоты, но все, что он говорит, это: ― Привет, Коти.
― Привет, Форд, ― слабо откликается Дакота, но улыбается. Она заправляет прядь темных волос за ухо. ― Рада тебя видеть.
― И я тебя, милая.
Форд протискивается мимо меня, отталкивая локтем. Все, что я могу сделать, это наблюдать за этим нежным воссоединением, когда он притягивает ее к себе, чтобы обнять. Я наблюдаю за ее реакцией, борясь с желанием потянуть ее обратно к себе, чтобы убедиться, что она не против такого контакта.
Никто и никогда больше не прикоснется к Дакоте без ее разрешения.
― Ты вернулась, чтобы остаться? ― спрашивает Форд, отпуская ее.
Плечи Дакоты опускаются.
― Похоже на то.
Форд вскидывает бровь, он выглядит озадаченным. Сомневающимся.
― Ты останешься здесь?
Я пихаю Форда.
― Да, она останется здесь. А теперь заткнись и проваливай.
Бросив на меня взгляд, говорящий о том, что мы поговорим позже, мой близнец уходит.
Дакота видит меня насквозь и наклоняет голову, чтобы сообщить мне об этом.
― Ты единственный, кто будет играть роль дознавателя, верно? ― Она вскидывает бровь.
У меня отвисает челюсть.
― Точно.
Мы поднимаемся по ступенькам крыльца. Я открываю дверь и впускаю ее внутрь. Там кромешная тьма, и я включаю верхний свет ― огромную люстру из оленьих рогов, которая заливает комнату мягким светом.
Дакота снимает куртку, и мой взгляд падает на ее небольшой живот. Без куртки он заметнее, и мое сердце замирает. Мысль о том, что она носит чужого ребенка, сжигает меня изнутри, пока мои эмоции не обугливаются.
Эгоистичная, глупая мысль. Нет никаких логических причин так себя вести.
Я потираю рукой подбородок, пытаясь сориентироваться.
― Это лодж, ― говорю я ей. ― Для гостей. Сейчас у нас межсезонье. Откроемся в конце мая.
Ее взгляд прищуривается, когда она осматривается по сторонам.
― Значит, это и есть ранчо «Беглец», да?
― Так и есть.
― Почему ты решил его отремонтировать? ― Дакота проводит пальцами по одной из покрытых пятнами дощатых стен.
Из-за тебя.
― Мне нужно было занятие, ― ворчу я, умалчивая об истинной причине превращения участка земли площадью 17 000 акров в действующее ранчо. ― Чарли нужна была новая жизнь.
― И позволю себе предположить, что ты заставил всех работать.
Редкая улыбка появляется на моих губах.
― Что-то вроде этого.
― Все выглядит совсем иначе, Дэвис. ― Она делает шаг, глядя в потолок. ― Это было просто старое здание, в котором мы с Фэллон играли в прятки, когда были детьми. ― Она, прищурившись, смотрит куда-то под лестницу. ― Ты нашел вращающуюся дверь?
Я усмехаюсь.
― Да. Думаю, Уайетт даже покрутил ее пару раз.
Она поворачивается ко мне. Ее яркая улыбка шокирует мня.
― Покажешь мне все?
И я это делаю.
Дакота с любопытством осматривает каждое помещение, изящно касаясь мебели кончиками пальцев. В ее глазах читается благоговение, когда она видит результаты кропотливой работы, проделанной за последние шесть лет. Деревянные балки в соборном стиле. Полы из деревянных досок. Диваны цвета коньяка с клетчатыми диванчиками для двоих, расположенными в форме буквы П. Массивный каменный камин в гостиной. Барная стойка из сосны с неоновой вывеской «БАР М», мигающей ярко-розовым светом.
Дакота прижимает руку к груди.
― Я не могу поверить, что ты все это сделал.
Я подталкиваю ее вперед.
― Я не знаю, что бы с нами было без этого ранчо.
Когда мы добираемся до кухни, Дакота замирает.
― Это кухня шеф-повара, ― выдыхает она.
― Да. Моя младшая сестра ее спроектировала. ― Я прохожу внутрь, но Дакота задерживается в дверях, восхищаясь дорогой техникой из нержавеющей стали, на которой настояла Эмми Лу. ― Она тоже любит печь.
― Жаль. ― В ее мягком тоне слышна грусть. Медленно она входит за мной. ― Эта прекрасная кухня просто пустует все эти месяцы.
Я открываю огромный холодильник и проклинаю скудное содержимое. Заплесневелые пакеты с салатом, стейк и двадцать четыре упаковки «Миллер Хай Лайф». На большом стальном столе стоит банка стручковой фасоли.
Я снова чертыхаюсь, когда вижу косяк в пепельнице.
Чертов Уайетт.
Я поворачиваюсь к Дакоте, и мой взгляд опускается к ее животу. Несмотря на то что мы поужинали со Стидом, я спрашиваю:
― Хочешь что-нибудь перекусить? ― Не то чтобы я мог что-то приготовить для нее.
Она качает головой.
― Нет. Я в порядке.
Я хмурюсь, замечая напряжение на ее лице. Она не в порядке. Ее темные глаза мечутся по кухне, как будто она ищет выход, а плечи слегка вздрагивают. Что-то заставляет ее нервничать.
― Ты можешь печь одной рукой? ― Тихо спрашиваю я.
Дакота бросает взгляд на стальную столешницу. Еще одна волна ярости обрушивается на меня при виде ее ушибленной челюсти.
― Я не знаю, ― говорит она неуверенно. ― Я не пробовала.
Я кладу ладонь на прохладную столешницу, мысленно отмечая, что нужно привести кухню в порядок для нее.
― Ты можешь попробовать здесь. ― Я хочу вернуть искру в ее карие глаза. ― Эта огромная кухня пустует. Жду твой шоколадный торт.
Она шарахается от меня.
― Я изменила рецепт. Теперь он не такой вкусный.
― Чушь собачья.
Я никогда не ем сладкого. Но с Дакотой я помню каждое пирожное, каждый кекс, которые она когда-либо приносила мне. О ее сладостях ходят легенды.
Она вздрагивает.
― Мне снимут гипс через шесть недель. Тогда и попробую. Когда окажусь у себя дома.
Меня захлестывает тревога. Что бы с ней ни случилось, это произошло на кухне. Я уверен в этом на сто процентов.
Я смотрю в ее глаза и злюсь на стыд, который там вижу. Злюсь, что она ведет себя так, словно я незнакомец, от которого ей не терпится избавиться.
Тем не менее, сегодня не тот вечер, чтобы настаивать на своем. Ей нужно поспать. Ее телу нужно восстановиться после того ада, через который она только что прошла.
― Наверх, ― говорю я ей, указывая на лестницу рядом с кухней. ― Нам сюда.
Ее потрясенные глаза проясняются, и, не говоря ни слова, она идет за мной.
Мансарда ― это не столько чердак, сколько полноценное жилое пространство. Мы отремонтировали ее на второй год жизни на ранчо, когда мне надоело жить в пыли и запустении. В центре комнаты ― мини-кухня и остров, а по разные стороны ― две спальни. Встроенные люки в сводчатом потолке из досок открывают вид на небо Монтаны.