Но я не могу бояться всю жизнь, поэтому в конце концов я заставляю себя войти на кухню.
Картина, которая меня встречает, заставляет улыбнуться. У стойки, склонившись над стопками чистой посуды, Фэллон наносит бордовую помаду, используя тостер в качестве зеркала. Это смягчает ее, делает менее мстительной.
― Горячее свидание? ― поддразниваю я.
Она молча выпрямляется, и только ее порозовевшие щеки выдают ее. Это всегда было ее слабостью. Она может лгать сколько угодно, но эти щеки всегда подсвечивают все ее секреты.
Мне хотелось бы, чтобы между нами все стало по-прежнему. Хотелось бы, чтобы мы болтали без остановки, а я не думала, что сказать. Хотелось бы, чтобы она была мне сестрой, а не незнакомкой. Хотелось бы, чтобы мне не было так грустно, потому что я знаю, что пустота между нами ― это моя вина.
Пот выступает у меня на лбу, но я иду вглубь кухни.
Заметив мое приближение, Фэллон вытирает столешницу грязной тряпкой и стучит по духовке носком ботинка. Дверца духовки соскальзывает, повиснув на петлях.
Я хмурюсь.
― До сих пор не починили?
Фэллон фыркает.
― О, мы все починили. Около четырех лет назад.
― Ну что ж, значит стоит сделать это снова, ― говорю я ей. ― Я видела, какой хлеб ты подавала к тем бутербродам. ― Я внимательно смотрю на нее. ― Он был подгоревшим.
Ее ноздри раздуваются.
― Простите, шеф. Я займусь этим сразу после того, как отвезу папу на химиотерапию завтра.
― Я могу это сделать, ― предлагаю я.
Почти минуту она пристально смотрит на меня, а потом говорит:
― Нет.
Неприятное ощущение скручивает мой желудок в узел. Потому что, конечно, это я держалась в стороне все эти годы. Я причинила ей боль.
― Я не хочу быть проблемой, Фэллон. Я просто хочу помочь, если ты позволишь.
― Хочешь знать, в чем моя проблема? В тебе. Ты возвращаешься в город, и все снова считают тебя золотой девочкой. ― Она откидывает карамельные волосы. ― Должно быть, это очень приятно. Давай, придумай историю поинтереснее.
― Ты шутишь? ― Мой смех безрадостный. ― Они все видят во мне неудачницу. Ты же знаешь, что это за город. ― Я бросаю взгляд на печь и хмурюсь. ― Ты уезжаешь, добиваешься успеха, и никому до этого нет дела. В итоге, единственное, кем тебя считают, ― это предателем.
― Но ты ведь уехала, не так ли? И это главное. Это то, что всегда было важно. С самого детства ты всегда получала то, что хотела. У тебя была мама дольше, чем у меня. Ты поступила в школу. Черт, ты даже получила одобрение отца. ― Она яростно оттирает невидимое пятно на прилавке, затем поднимает на меня глаза. ― Даже после всего произошедшего он беспокоится, что у тебя проблемы, и по-прежнему считает, что ты не можешь поступать неправильно.
Я вздрагиваю от неожиданной колкости.
― Я понимаю. Я понимаю, что тебе больно.
Фэллон резко выдыхает.
― Мне не больно. Я в чертовой ярости.
Я делаю шаг вперед.
Если она хочет ссоры, я позволю ей выплеснуть свое разочарование. Я приму ее гнев, даже если он причиняет боль. Сделаю все, чтобы ни потребовалось, чтобы мы пришли к пониманию.
― Открой мне секрет, Фэллон.
При упоминании о нашей игре Фэллон откладывает тряпку. Ее плечи расслабляются. Прошла целая вечность с тех пор, как мы играли в нее в последний раз, и от меня не ускользает проблеск ностальгии в ее карих глазах.
Я жду, затаив дыхание. Надеюсь.
Затем ее плечи выпрямляются. Становятся как холодный, твердый гранит.
― Ты не заслуживаешь моих секретов, ― говорит она, направляясь к двери. ― Больше нет.
Ее слова бьют наотмашь, и я принимаю удар, упираясь ладонью в прохладную столешницу. Мне не привыкать к буйному нраву моей младшей сестры, но я редко оказывалась объектом ее гнева. Я была ее поддержкой. Ее защитницей. А не мишенью.
― Чего ты от меня хочешь? Я больше не любимица этого города. Я уехала. Теперь это твоя работа.
― Наверное, здорово, когда можешь в любой момент сбежать.
― О, отвали, Фэллон. Ты не можешь перекладывать вину на меня. У тебя всегда был выбор.
― Был. У меня был выбор. Теперь у меня магазин. У меня папа. У меня нет другого выхода, кроме как остаться. Кто-то должен заботиться о нем. У тебя все наладится. Так всегда бывает.
― Ты должна была позвонить мне.
Она фыркает с горьким пренебрежением.
― И что бы ты сделала? Ты едва можешь позаботиться о себе.
― Знаешь, ― вздыхаю я, чувствуя смирение и грусть. ― Я стараюсь, Фэллон. ― Я жестом показываю на свой живот. ― Ты, наверное, думаешь, что я не смогу вырастить даже котенка, но я пытаюсь. ― Мой голос дрожит. ― Нелегко возвращаться домой.
― Если это нелегко, если ты не можешь справиться с этим, если ты слишком хороша для нашего города, почему бы тебе не вернуться в свою идеальную пекарню?
Это как взрыв атомной бомбы. Все спокойствие, которое я сохраняла, исчезает без следа.
― У меня нет пекарни, ― кричу я, и Фэллон замирает. ― Больше нет. Она сгорела дотла, помнишь? Все сгорело. Я знаю, что врала о своей жизни последние два года. Я лгала обо всем, черт возьми. Я говорила тебе и папе, что со мной все в порядке, но это было не так. Я не была в порядке. Я скучала по вам и ежедневно чувствовала себя гребаной неудачницей, если тебе от этого станет легче. ― По моей щеке скатывается слеза. ― Я потерпел неудачу, Фэллон.
Фэллон делает шаг вперед, лицо искажается почти до неузнаваемости.
Тяжелый вздох вырывается из моей груди.
― Так что нет. Я чертовски далека от совершенства.
― Дакота...
Когда я качаю головой, мой взгляд привлекает движение на улице. Мужчина идет по Главной улице, засунув руки в карманы.
Высокий. Худой. Длинные светлые волосы, рубашка, сшитая на заказ. Хитрое лисье лицо.
Эйден.
Я покрываюсь холодным потом. Боль пронзает мою больную руку, распространяясь по всей длине гипса, как мышечная память.
Я поимею тебя, Дакота. Я поимею твою семью. Я поимею твою жизнь.
Я слышу его ясно, как день. Знакомое, жестокое эхо, напоминающее мне, что я не свободна. И, возможно, никогда не буду.
Ужас пробегает тонкими пальцами по спине. Сердце бешено колотится. Такое чувство, что все кончено. Как будто я не могу дышать. Как будто моя грудь вот-вот разорвется.
― Коти? ― говорит Фэллон, ее голос звучит мягче. Тонкий, испуганный и отдаленный.
Это он. Он здесь.
У меня перед глазами все плывет, а колени подгибаются так резко, что от удара я прикусываю язык. Теплая кровь наполняет мой рот. Вскрикнув, я опускаюсь на пол, обхватывая руками ноги и зарываясь лицом в колени настолько, насколько позволяет живот.
― Дакота? ― Рука Фэллон опускается на мое плечо. Она так близко, что могла бы забраться ко мне на колени. ― Что случилось?
― Я не могу дышать, ― шепчу я, зажмуривая глаза и хватаясь за жетон, как за спасательный круг. Снова и снова я нажимаю на тревожную кнопку. ― Дэвис. Мне нужен Дэвис.
Стук обуви по линолеуму. Звяканье колокольчика над дверью.
Тишина. Мучительная тишина, потому что я не могу быть уверена, что Эйден не стоит по ту сторону двери.
― Дакота.
Я чуть не плачу от облегчения.
Этот голос. Ровный. Безопасный. Насыщенный и глубокий, как выдержанный виски. Когда я поднимаю голову, то встречаю взгляд теплых карих глаз Дэвиса, на его лице написано беспокойство.
Опустившись передо мной на колени, он крепко сжимает мое запястье.
― Ты в порядке? Тебе больно?
― Нет. ― Я запрокидываю голову и моргаю мокрыми глазами. ― Нет.
Его взгляд перемещается на мой живот, и он долго смотрит на меня, прежде чем спросить:
― С ребенком все в порядке?
Я судорожно выдыхаю.
― Да.
― Что случилось?
― Я видела его, ― шепчу я.
― Кого?
С моих губ срывается стон.
― Его.
Дэвис поворачивает голову к Фэллон, которая пожимает плечами.