― А что, если... ― Дакота соскальзывает со стойки и сбрасывает полотенце. Я стараюсь не обращать внимания на то, как чертовски красиво она выглядит. Пена все еще стекает по ее груди, вода блестит на ключицах. Она вся мокрая, на щеках играет застенчивый румянец.
Ее глаза блестят, когда она одной рукой тянется к жетону. Облизывает губы ― эти пухлые губы, эту крошечную родинку ― и говорит:
― А что будет, если я нажму еще раз?
И нажимает.
Мой телефон вибрирует в заднем кармане. Пронзительный сигнал, который в обычной ситуации уничтожил бы меня на месте, теперь заставляет мою эрекцию усилиться.
― Ты злоупотребляешь своими привилегиями, ― выдавливаю я из себя, бросая на нее предупреждающий взгляд.
― А если я хочу?
― Становится все труднее поступать правильно, ― рычу я.
― Так не надо. ― Ее длинные ресницы трепещут, а глаза темнеют от желания. ― Ты никогда не нарушаешь правила, но мы их нарушали. Давным-давно. И это было хорошо, правда?
― Это было прекрасно. ― Со стоном я качаю головой. Мое сердце бьется в ритме саморазрушения. ― Но...
― Но я изменилась. Я знаю это. ― В ее словах слышна уязвимость. Она прерывисто вздыхает и запускает руку под мою футболку. ― Я не та девушка, которую ты знал. Я знаю, что беременна. Я знаю, что слабая, но я...
Едва слова слетают с ее губ, как я беру ее лицо в ладони и заставляю посмотреть мне в глаза.
― Это чушь. Ты никогда не была слабой. Ты слышишь меня?
По ее щеке скатывается слеза.
― Мы не можем вернуться к тому, что было. Ты забыл обо мне. Я понимаю, но я не хочу быть одинокой, Дэвис. Я больше не хочу испытывать это чувство. ― Она запрокидывает голову, и рыдание разрывает мне сердце. ― Помоги мне пережить эту ночь. Всего одну ночь.
Ее слова ― и мой чертов жетон, болтающийся у нее на груди, ― лишают меня остатков самообладания. Часть меня, которую она носила с собой последние шесть лет, касается ее кожи, а я ― нет.
Она думает, что я не хочу ее, а я хочу до звезд в глазах.
К черту.
Мои губы прижимаются к ее губам, сильно, требовательно. Весь мир исчезает. Ничего не изменилось. Искра между нами разгорается как лесной пожар.
Она и я. Вот так.
Дакота стонет, ее язык скользит по моему, а рука поднимается по моей груди. Ее ногти впиваются в твердую мышцу моего плеча, и она прижимается ко мне.
― Ты думаешь, я не представлял нас вместе каждый день с тех пор, как ты уехала? ― произношу я, отстраняясь от нее. Мое сердце бьется в такт с моим пульсирующим членом. ― Думаешь, я не волновался, когда ты молчала? Вот почему мне теперь снятся гребаные кошмары по ночам. Потому что я потерял тебя. Потому что я не мог найти тебя, и это пугало меня, Дакота.
Темные глаза расширяются, и она резко выдыхает. Слишком резко.
Я сказал больше, чем следовало. Прежде чем она успевает ответить, я обхватываю ее затылок и прижимаюсь к ней губами. На вкус она как сливки и сахар. Я впиваюсь в нее. Поглощаю ее.
Более достойный мужчина остановился бы.
Но кого, черт возьми, я обманываю?
Я не стал лучше с тех пор, как ушел из морской пехоты. С тех пор как я ступил на ранчо, и Дакота вошла в мою жизнь, очаровав меня.
Она тянет меня к себе за футболку, прижимаясь ко мне бедрами.
― Да, да, да.
Ее настойчивость, ее прерывистое дыхание, ее нетерпеливые руки убивают меня. Шесть лет тоски по ней и непреодолимое желание разрывают мою грудь. Не в силах остановиться, я прижимаю ее к стойке и дергаю за промокшие стринги, грубо срывая их.
С ее губ слетает восторженный вздох.
К черту, если это неправильно. К черту обещания, которые я дал Стиду. Я чувствую себя скаковой лошадью, которая сдерживалась, стоя в воротах, и теперь, когда мне дали разрешение, я вырываюсь и бегу. Сегодня ночью мне нужна Дакота. И эта женщина ― она нуждается во мне. Я отдам ей каждую сломанную частичку себя, если это поможет ей почувствовать себя лучше.
Я опускаюсь на колени и смотрю на нее.
― Останови меня, если я сделаю тебе больно. ― Строго говорю я ей. ― Я не могу причинить тебе боль, Дакота. ― Мой голос хриплый, дрожащий даже для моих собственных ушей.
― Ты не сделаешь этого, ― задыхаясь, шепчет она, глядя мне в глаза. ― Никогда.
Не только ее доверие ко мне, но и ее уязвимость дают мне надежду, робкое обещание, что мы можем вернуться к тому, что у нас было раньше. Даже если это на одну ночь.
Ее глаза светятся, когда она смотрит на меня. На ее лице появляется дикое, прекрасное выражение. В ванной комнате клубится пар, а все ее тело мокрое и блестящее.
― Раздвинь ножки, Кексик. Дай мне попробовать тебя на вкус.
― Да. ― Ее грудь быстро поднимается и опускается. ― О, черт возьми, Дэвис.
Низкий стон вырывается из меня, когда я провожу языком по ее киске. Сладкая. Набухшая. Я погружаю язык внутрь и вдыхаю. Со стоном она запрокидывает голову.
― Боже мой, ― задыхается она. Ее пальцы сжимают столешницу раковины так, что костяшки белеют. ― О, Хотшот, ― выдыхает она.
Я замедляю темп и отстраняюсь, чтобы сказать:
― Поскачи на моем лице, детка. Давай, как хорошая девочка.
Из ее груди вырывается то ли стон, то ли плач.
― Да, да.
Дакота двигает бедра мне навстречу, и я провожу языком по ее клитору. Она дергается, и я улыбаюсь, услышав ее крик, эхом отдающийся в ванной. Ее ноги дрожат по обе стороны от меня.
Она хватается за мои плечи. Ее ногти впиваются в кожу и оставляют следы в форме полумесяца.
― О, черт, ― выдыхает она.
Широко раздвинув ее ноги, я поглощаю ее киску. Влага покрывает внутреннюю сторону ее бедер.
― Посмотри, какая ты мокрая, ― выдавливаю я. ― Насквозь промокла, детка.
― Для тебя, ― выдыхает она, дрожа. ― Всегда для тебя, Дэвис.
Ее слова вызывают пятибалльный пожар в моем мозгу. К этому моменту я уже чертовски возбужден, мое внимание сосредоточено только на Дакоте. Как бы отчаянно я ни желал войти в нее, все, чего я сейчас хочу, ― это довести ее до края, заставить хватать ртом воздух.
Дакота прогибается назад, ее грудь подпрыгивает, когда она приподнимает бедра, чтобы впустить меня глубже.
Я засовываю в нее свой язык. Такая влажная. Насквозь промокшая. Такая чертовски тугая. Я провожу языком по маленькому средоточию нервов и наблюдаю, как на ее коже выступают капельки пота.
Дакота вскрикивает, ее внутренние стенки сжимаются вокруг меня.
И тут она кончает. Ее тугая киска спазмирует вокруг моего языка, и я упиваюсь ее оргазмом. Вокруг нас клубится пар, когда она стонет, выкрикивая мое имя.
Не просто стонет. Кричит.
Я наслаждаюсь этим. Ее сладость стекает по бедрам, как единственный в своем роде десерт. Моя гребаная награда.
Мой член натягивает штаны, и я встаю, гордо ухмыляясь, как какой-нибудь пещерный человек, который видит, что его девушка удовлетворена.
Я привлекаю ее к себе, и она почти тает в моих объятиях. Мои руки блуждают по небольшой выпуклости ее живота и груди. Она потрясающая и сияющая. Она стонет, когда я обхватываю ладонью ее тяжелую грудь.
Из меня вырывается сдавленный стон. Я прижимаюсь лбом к ее лбу.
― Ты вообще настоящая?
― О, я очень настоящая, Дэвис Монтгомери. ― Ее припухшие губы вдыхают мой запах, а губы тянутся, чтобы прикусить мой кадык. ― Мне нужно больше, ― выдыхает она, темные глаза блестят от вожделения. ― Я не закончила. Мы не можем закончить.
Не закончим.
Никогда.
Мои глаза закрываются. Моя кровь бурлит, пробуждаясь к жизни.
― Мне нужно услышать, как ты это скажешь, детка.
― Трахни меня, ― мурлычет она. Ее изящные пальцы скользят по моему поясу, прежде чем стянуть с меня футболку. ― Трахни меня, как раньше.
Я наклоняюсь, уже возясь с пряжкой ремня. Эта женщина ― чертова одержимость.
― Для такой сладкой штучки, как ты, Кексик, у тебя очень грязный рот.