Когда я открываю холодильник и просматриваю его содержимое, рецепт сам собой всплывает в моей голове. Я всегда воспринимала это как игру «Тетрис». Только вместо блоков ― продукты.
Всего три ингредиента, и я могу приготовить яйца всмятку на греческом йогурте с маслом. Вместо этого я довольствуюсь клубничным йогуртом. Одна ложка успокаивает голодные боли, и меня охватывает чувство удовлетворения.
Час ведьм. Самое время для выпечки. Я чувствую это всем своим существом.
Перекусывая, я наблюдаю за луной в окне.
Мой взгляд скользит по ранчо, большим воротам вдалеке, снегу на земле.
Если Эйден в Воскрешении, это не облегчит мне жизнь, но я верю Дэвису. Я доверяю ему. Если он говорит, что я в безопасности, значит, так оно и есть.
Что мне нужно сделать, так это собраться. Мне нужно столько всего спланировать и подготовить. Квартиру. Работу. Здравомыслие. Я не могу подвести себя или своего ребенка.
Шорох за моей спиной заставляет меня обернуться.
Дэвис, в серых спортивных штанах и с нахмуренными бровями, которые так и хочется разгладить пальцами, стоит на кухне, рядом с ним Кина.
― Что случилось? ― хриплым со сна голосом произносит он.
― Ничего. ― Я улыбаюсь и поднимаю ложку. ― Просто проголодалась. ― Мой взгляд опускается на живот. ― Или я должна сказать, что малыш проголодался?
Он делает неуверенный шаг вперед, словно какая-то массивная машина. Пулевое ранение на плече ― постоянное напоминание о том, какой он герой.
― В нем недостаточно белка. Хочешь что-нибудь еще?
Я бросаю ложку в раковину.
― Нет. Этого хватит. Ты был прав, когда говорил, что я должна заботиться о себе. Я буду стараться. И спасибо тебе. ― Мои щеки заливает румянец. ― За сегодняшний вечер. За все.
На его челюсти пульсирует мускул.
― Можешь не благодарить меня за это.
Я маню Кину пальцами и тянусь за коробкой с собачьими лакомствами.
― Хочешь, девочка?
Она смотрит на меня, фыркает, затем поворачивается и выходит из кухни.
― Не беспокойся о Кине, ― говорит Дэвис, скрестив руки на своей необъятной груди. ― Иногда она затаивает обиду, потому что слишком драматична.
― А я думала, что с Фэллон сложно.
Он усмехается и пересекает кухню, чтобы провести руками по моим плечам.
― Что еще нам нужно?
Я моргаю.
― Что?
Его глаза скользят по моему лицу.
― На этой кухне, чтобы ты могла печь.
Я открываю рот, чтобы сказать ему, чтобы он прекратил это, но в его взгляде я вижу себя. Я вижу его таким, каким он был шесть лет назад. Злым. Поверженным. Сломленным. И я вижу, что он пытается сделать. Не исправить. Подтолкнуть.
― Ножи, ― отвечаю я.
― У нас есть ножи.
Я усмехаюсь и кладу ладонь ему на грудь. Наслаждаюсь ощущением его горячих, твердых мышц.
― Хорошие ножи, Хотшот. Такие острые, чтобы разрезать яблоко в воздухе. ― Я возвращаю свое внимание к кухне. ― И миксер. Большой.
― Как насчет этого? ― С лукавым блеском в глазах он выдвигает ящик стола, чтобы достать древний ручной миксер.
Я вздрагиваю и пронзаю его суровым взглядом.
― Это объявление войны, Дэвис Монтгомери.
Глубокий, бархатный звук его смеха наполняет кухню. Он такой красивый, такой искренний, что ослабляет узел у меня в груди.
― Я достану тебе все и даже больше, ― говорит он, и его улыбка исчезает. Его взгляд становится строгим, властным. ― Но сначала мне нужно поговорить с тобой о том, что произошло сегодня.
Я прикусываю губу, не желая переживать сегодняшний день заново.
― Клянусь, я видела его, Дэвис.
Он долго молчит, потом говорит:
― Я тебе верю. Я позвонил Рихтеру. Он собирается проверить записи с камер наблюдения и посмотреть, сможем ли мы его засечь.
― А что, если он в городе? ― Я подхожу к нему ближе, ожидая, что он отстранится, но он заключает меня в объятия. ― А что, если он заявится на ранчо?
Его хватка усиливается.
― Ты возьмешь большую банку зеленой фасоли и ударишь его по гребаному лицу.
Я смеюсь.
― Он не сможет попасть на ранчо. После Руби, после прошлого года... ― Боль и чувство вины прорезают его красивое лицо, и я слушаю, как он рассказывает мне о поджоге и о том, как Руби пострадала из-за этого.
― Сейчас наше ранчо ― это чертов Форт-Нокс, ― заканчивает он тихим убийственным тоном. ― Никто не проникнет сюда. Никто не причинит тебе боли. Никто не подберется достаточно близко, чтобы даже попытаться. И... ― Его большие пальцы тянутся к жетону на моей шее. ― У тебя есть это. У тебя есть я.
― У меня есть ты, ― выдыхаю я.
Но надолго ли?
Один раз, верно? Так оно и есть. На одну ночь, но точно не навсегда.
Дэвис мрачно смотрит на меня.
― Было бы гораздо проще, если бы ты сказала мне, кто он.
Страх разливается по моим венам, а живот сводит.
― Нет.
― Дакота. ― Он нежно сжимает мой подбородок своими массивными пальцами. ― Скажи мне его гребаное имя.
― Пока нет. Я не могу. ― Я смотрю на него и злюсь, что он не позволяет мне сохранить этот секрет. ― Я должна созреть для этого, Дэвис.
А также не дать Дэвису после этого убить его.
Морщины на его лбу становятся еще глубже.
― Я не смогу обеспечить твою безопасность, если не буду знать подробностей.
Я вырываюсь из его объятий и качаю головой.
― Тогда я уеду. ― Я думаю о своих вещах наверху, которые все еще не распакованы, о машине, которую я могу одолжить у отца. ― Я не хочу, чтобы ты и твоя семья оказались втянуты в это.
Это неправильные слова.
Дэвис замирает, и в темных глубинах его глаз вспыхивает гнев.
― Помоги мне, Господи, Дакота, если ты убежишь, то недалеко.
Гнев захлестывает меня. Гнев на то, что даже на расстоянии Эйден может воздействовать на мой разум, хотя у него больше нет надо мной власти.
― Я никогда не вернусь к нему, ― шиплю я, отступая назад. ― Я скорее умру, прежде чем позволю ему найти меня.
― Не говори так. ― Лицо серьезное, в голосе звучит предупреждение. ― Никогда, черт возьми, не говори так. Нет ничего важнее тебя. Чем жизнь, которая у тебя есть. Он не отнимет ее. Он не заберет тебя. Только не у меня.
У меня.
Мои губы приоткрываются от удивления. Я хочу спросить, что он имеет в виду, но прежде чем я успеваю это сделать, Дэвис говорит:
― Не убегай от меня, Дакота. Потому что здесь я могу тебя защитить.
― Я ненавижу его. ― Слова вырываются из меня с яростью. ― Я так сильно его ненавижу.
― Я знаю, детка. Выпусти это.
Я прерывисто вздыхаю.
Горячие слезы наполняют глаза. Кровь стучит в ушах.
― Я потеряла все. Мои блокноты. Мои рецепты. Мои инвестиции. Мою руку.
― Что еще? ― Дэвис делает шаг вперед и тянется ко мне.
Боль снова пронзает меня, и я зажмуриваю глаза, чтобы не слышать голос Эйдена.
― Я не могу печь. Моя сестра ненавидит меня. И мне страшно. Я боюсь быть мамой. ― Я произношу это шепотом, словно ребенок может меня услышать. Как будто он или она будут винить меня за это всю оставшуюся жизнь.
― Когда я буду чувствовать себя нормально? Как человек? Как мать? Мне надоело чувствовать себя неудачницей. Мне надоело изображать, что я справляюсь со всем этим.
― И не надо, ― тихо и напряженно говорит он.
― Что?
― Быть сильной. ― Он берет меня за запястье и тянет, прижимая к себе.
Качая головой, я пытаюсь оттолкнуть его основанием ладони, но он держит меня крепко.
― Кричи.
― Что? ― Я моргаю и поднимаю на него глаза, думая, что ослышалась.
― Кричи. Выпусти это, Кексик. Все. Я хочу, чтобы этот гребаный лодж задрожал.
Мои глаза встречаются с его.
Каким-то образом он всегда знает, что мне нужно.
И тогда я хватаю Дэвиса за плечи, впиваюсь ногтями в его мускулы и кричу. От пронзительного крика сотрясается все мое тело, колени грозят подкоситься, но Дэвис все равно держит меня в своих объятиях.