― Я знаю. ― Сильная боль пронзает мое сердце. ― Ты бы тут же примчалась.
― С плоскогубцами и носком, набитым копейками.
Я вздыхаю.
― Черт, ― внезапно взрывается Фэллон. ― Я идиотка. Ты не обязана ничего объяснять ни мне, ни кому-либо другому.
Даже если нет, может быть, возможно, поговорить об этом, выплеснуть наружу ― это именно то, что мне нужно.
Мои руки гладят живот.
― Все в порядке. Я не жду, что ты поймешь. Я и сама этого не понимаю. ― Я подбираю слова, каждое по отдельности, все еще не привыкнув говорить об этом. Признаваться в этом.
― Мы были вместе какое-то время, прежде чем это началось. А когда началось ― это стало выживанием. Это было похоже на жизнь с тикающей бомбой. Я сосредоточилась на работе, чтобы не говорить о том, что происходит дома. Что происходит с моим телом. Я не звонила, потому что мне было стыдно. ― Я тру лицо, пока не потекли слезы. ― Я не знала, как уйти. Но я знала, как остаться. Это похоже на то, когда поздно вечером ты смотришь на помехи в телевизоре, но не можешь заставить себя встать и выключить его.
Я опускаю глаза, потом снова поднимаю их на Фэллон.
― Но ты права. Ты бы помогла мне. И я такая...
― Нет, ― рычит Фэллон, обрывая меня. ― Если ты извинишься, Дакота, я отравлю твою следующую партию булочек с корицей. Это его вина. Не твоя.
Слеза скатывается по моей щеке, и я вытираю глаза.
― Ты не заслуживаешь мудаков, которые причиняют тебе боль. Ты заслуживаешь кексов, радуги и морпехов в обтягивающих джинсах. ― Она судорожно вдыхает воздух и сжимает мою руку. ― Ты смогла уйти. И ты сильная. У тебя было предназначение, и ты добилась своего, Дакота. Черт, я даже не могу сказать папе, что не хочу этот магазин.
Я улыбаюсь сквозь слезы.
― Мы расскажем ему вместе.
Возможно, наш отец был прав. Совместная работа оказалась лучшей терапией.
Я выдыхаю, чувствуя себя облегчение, и тянусь к подносу с булочками.
― Думаю, мне нужна еще одна булочка с корицей. И я собираюсь запихнуть ее в рот, как подобает леди.
Фэллон ухмыляется и берет вилку.
― Думаю, я составлю тебе компанию.
Я смеюсь, и мы вдвоем поглощаем кучу сахарного месива.
Еда ― это любовь. Еда ― это дружба, исцеление и память. С каждым кусочком я вспоминаю свою младшую сестру и то лето, когда ушла наша мама. Нам еще так много нужно сказать, но у нас есть время.
Мускулистое тело, появившееся в дверях кухни, заставляет Фэллон подпрыгнуть. Она со стуком роняет вилку.
― Господи! ― Фэллон бросает свирепый взгляд на Дэвиса, который стоит в дверях, его щеки покраснели от ветра. ― Подкрадываешься, серьезно?
― Все в порядке? ― Спрашивает Дэвис, пристально разглядывая меня своим напряженным взглядом.
Я поднимаю вилку.
― Все замечательно.
Фэллон соскальзывает с табурета.
― Мне пора.
― Почему ты хромаешь? ― Крупное тело Дэвиса поворачивается, чтобы посмотреть на нее, когда она проходит мимо. Его глаза прищуриваются. ― Что у тебя с ногой?
― Это травма, которая тебя не касается. ― Фэллон останавливается у раковины и нагибается, чтобы поднять с пола свою сумку. Из нее выглядывает край чего-то нежно-голубого и кружевного. ― У меня тренировка. Закроешь, Дакота?
Рука Дэвиса опускается мне на плечо.
― Конечно, ― говорю я ей, и в животе разливается сладкое счастье.
У двери она оглядывается через плечо. Небрежно пожимает плечами.
― Я не могу отвезти папу на химиотерапию завтра. Так что, если хочешь...
― Да, ― говорю я, улыбаясь. ― Я хочу.
Глава 22
Дакота
Миска, пакет муки. Я стою у столешницы на кухне лоджа и ищу в себе возбуждение, которое возникает от предвкушения, от осознания того, что мои руки скоро создадут что-то прекрасное.
Кондитер. Я кондитер до глубины души.
Это легко найти. Оно в моем сердце. В движении пальцев. В задержанном вдохе, который, наконец, превращается в выдох.
Слова Фэллон, сказанные на прошлой неделе, продолжают звучать внутри меня, как песня сирены. Они снятся мне во сне. Я просыпаюсь под них.
Теперь пришло время убедиться в их правоте.
Мне нужно справиться со своим страхом.
На заднем плане слышен звук духовки. Она готова к работе. Рок-н-ролл звучит из колонок ― Aerosmith, Rolling Stones. Ничего из агрессивного тяжелого металла Эйдена.
― Ты готова? ― спрашиваю я у большой, красивой кухни. ― Потому что я ― да.
Ножницами открываю пакет с мукой. Насыпаю в мерный стакан. Затем пищевую соду. Какао-порошок.
Движения одной рукой получаются резкими, но они больше не мертвы. Это не просто движения, это мое сердце. И я узнаю их. Рецепты сменяются один за другим, старые, новые, пока я безупречно пеку день напролет.
Медленно, но верно. Таково название моей игры.
Я прижимаю палец, проверяя корж с перечной мятой. Кухня наполняется звуками закипающего карамельного соуса, мягкими вздохами теста для булочек с корицей. Я пробую немного клубничного джема, у меня вырывается стон, и Мякиш в моем животе толкается от удовольствия.
Я держусь за живот и смеюсь.
Радость.
Именно так это называется.
Я чувствую радость.
Наконец-то, черт возьми.
У меня перехватывает дыхание. Цвет в миске ярко-желтый.
Цвет пойманной луны.
Цвета вечной надежды.
Пока я пеку, я представляю себе «Магазин на углу». Какой он сейчас и каким мог бы быть.
Да, я потеряла свою пекарню, но не себя. Эта девушка, эта женщина, этот кондитер все еще там, внутри. Глубоко в моей крови, вытесняет страх, боль в руке.
Я достаю из духовки противень с лакомством, когда замечаю Дэвиса, стоящего в дверном проеме в форме MONSAR. Он был на вызове, чтобы помочь в поисках туристов, пропавших в районе озера Элк. Его темно-синяя футболка обтягивает бицепсы, и я хочу запечатлеть в памяти этот вид, от которого замирает сердце.
Он тяжелым взглядом обводит кухню, затем смотрит на меня, не пытаясь скрыть удивления.
― Ты печешь.
От его грубого голоса у меня в животе все переворачивается.
― Да. ― Я опускаю противень на столешницу. ― Мне нужна практика, прежде чем я сделаю Руби ее торт. Я отвыкла.
Он трет ладонью челюсть.
― Ты уверена?
― Да, я уверена. Я хочу, чтобы у нее был самый лучший торт в ее жизни.
― Это всего лишь торт.
Я грожу ему пальцем.
― Нет, Дэвис Монтгомери. Это не просто торт. Это торт из списка желаний. ― Я бросаю на него знающий взгляд. ― Это торт для девушки, которую любит твой брат.
Его взгляд смягчается.
― Ты хочешь, чтобы я ушел? Не беспокоить тебя?
Я улыбаюсь. Это Дэвис. Всегда рядом, спрашивает, в чем я нуждаюсь. Надежное, постоянное плечо, на которое я могу положиться.
Я задумчиво морщу лоб и наклоняю голову.
― Может, поможешь мне?
― Что мы готовим?
― Кексы. Мы можем глазировать их вместе. Мне нужна еще одна рука.
Он стоит рядом со мной и наблюдает, как я выскребаю глазурь из миски и перекладываю ее в кондитерские пакеты.
Я передаю ему один.
― Дави на пакет, а я буду управлять.
― Черт, ― шепчет он, когда одна большая рука опускается, выдавливая на кекс невероятное количество глазури.
Я смеюсь. Забавно наблюдать, как этот стоический, сильный мужчина делает такие уютные вещи, например, глазирует кекс. Но мне это нравится.
― Все в порядке. Немного медленнее, ― инструктирую я. Мои пальцы обхватывают его. Знакомый, надежный комфорт. Затем, ловкими движениями я показываю ему, как сделать цветочек.
― Понятно. ― Дэвис наклоняется ко мне, и от его запаха огня и специй, от его близости у меня в животе разливается тепло.
― Ты прирожденный кондитер.
Он усмехается. За его огромными руками не видно кекса.
― Я не уверен насчет этого.
Мы погружаемся в молчание, и единственными звуками между нами остаются мягкие мазки глазури и поворот тарелки. Наши движения легкие и уверенные. Когда мы заканчиваем выкладывать из шелковистой глазури мечтательные розочки из сливочного крема, я обхожу остров, осматривая кексы взглядом снайпера.