― Последние штрихи, ― говорю я Дэвису, который наблюдает за мной.
Музыка переключается на AC/DC.
Его губы растягиваются в улыбке, когда он смотрит на наше творение.
― Как они называются?
― Это ковбойские кексы. ― Поджав губы, я прищуриваюсь, а затем достаю орех пекан из ближайшего пакета. Я добавляю его сверху масляного крема в качестве завершающего штриха. ― Это ода печенью, которое мы продавали в «Магазине на углу». В нем много шоколадной крошки, кокоса и орехов пекан.
Дэвис скрещивает руки на груди.
― Знаешь, мне кажется, я никогда раньше не видел, как ты печешь. Я не знал, что твой язык умеет делать такие вещи... ― Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, его глаза впиваются в мой рот. ― Ты забавная.
Я вскидываю бровь.
― Ты смотришь на мои губы, Хотшот?
― Помимо всего прочего, ― ворчит он.
Я смеюсь и отношу стопку посуды в раковину.
― Что ж, позволь мне сказать тебе кое-что. Ты многого обо мне не знаешь, ― поддразниваю я.
В его золотисто-карих глазах пляшут веселые искорки.
― Например?
― Когда я впервые увидела твою задницу в паре «Wranglers», мне пришлось отвернуться на минутку и помахать на себя. ― Его взгляд темнеет, когда я облизываю ложку и бросаю ее в раковину. ― Я верю в инопланетян, ― говорю я, и он фыркает, а затем разражается взрывом смеха, который заставляет меня улыбаться. ― И, ― я глажу его по груди, твердой как кирпич, и смотрю ему в глаза, ― я испекла эти кексы для тебя.
Мышцы его шеи напрягаются.
― Давненько я не ел кексов.
Я беру блюдо и торжественно поднимаю его.
― Я знаю, что ты не ешь сладости, так что... если ты не хочешь, я могу отдать их твоим братьям.
Он берет мою руку в свою и останавливает меня прежде, чем я успеваю поставить блюдо.
― Я ем твои сладости. ― Он отвечает отрывисто и хрипло. Его ноздри раздуваются, и мое сердце ускоряется. ― Я не делю тебя, Коти. Ни с кем.
От его низкого, собственнического рычания у меня сводит живот.
Дэвис с деликатной неуклюжестью берет кекс. Не сводя с меня глаз, он съедает его целиком. Он задумчиво жует, словно хочет, чтобы я поняла, что это для него значит. Когда он заканчивает, то издает стон.
― Это лучшее, что я когда-либо ел.
Из меня вырывается счастливый смех.
― Я знала, что ты втайне любишь мои кексы. ― Я тычу его в грудь. Моя рука тянется к его губам. ― И... ты грязнуля, ― говорю я, смахивая крошку.
― Дакота.
Его голос звучит хрипло, он пристально смотрит на меня, его твердые челюсти сжимаются снова и снова, а затем он притягивает меня к себе и его губы находят мои в голодном, отчаянном поцелуе.
Я теряюсь в этом моменте, в этом мужчине. Все вопросы о том, кто мы такие, улетучиваются из моей головы. Его поцелуй обжигает, как крепкий виски, карамель и пряности, и по всему моему телу пробегает дрожь.
― Черт возьми, я не могу держаться от тебя подальше, женщина, ― хрипит он, его руки запутываются в моих волосах, прежде чем обхватить мое лицо.
― И не надо, ― вздыхаю я, отстраняясь от него. ― Я здесь. Ты здесь. Нам обоим это нравится. Давай просто... останемся друзьями.
Он рычит и прикусывает мои губы, как будто мои слова ему неприятны.
У меня ноет между ног, и я делаю шаг вперед, в объятия Дэвиса, прижимаясь к нему бедрами.
― Давай станем теми, кем были тогда. Хотя бы ненадолго. ― Его глаза темнеют, изучая мое лицо. ― Это было хорошо. Это было правильно.
― Чертовски верно, ― произносит он с низким стоном и прижимается лбом к моему. Затем, одним быстрым движением, он разворачивает меня и укладывает на остров.
Мое самоуважение, моя решимость выяснить, кто мы такие, отходят на второй план в тот момент, когда Дэвис проводит ладонями по моим бедрам и шепчет мне на ухо:
― Руки на столешницу, Кексик.
― О, ― выдыхаю я, широко раскрыв глаза.
Его длинные пальцы проникают под мой пояс и исчезают внутри леггинсов.
Я задыхаюсь, моя рука сжата в кулак.
Два ловких пальца Дэвиса погружаются в меня. Теплые губы касаются моей шеи, он стонет.
― Посмотри, как охренительно ты выглядишь, как нуждаешься во мне.
У меня перехватывает дыхание от его слов. От плавного ритма, который он создает своими пальцами. Нежные толчки и движения заставляют меня двигать бедрами ему навстречу. Его прикосновения напоминают мне, что я заслуживаю самого яркого счастья. Всего хорошего, безопасного и здорового.
Дэвис прижимается ко мне так плотно, что я чувствую его твердость. Его дыхание щекочет мне ухо:
― Раздвинь ноги, Дакота.
Словно под действием естественного притяжения, свободная рука Дэвиса перемещается к моему животу. По моей коже пробегают мурашки, и я задерживаю дыхание. Пальцы Дэвиса расходятся веером, словно он пытается уловить последние шевеления, прежде чем расстегнуть молнию на джинсах. Я толкаюсь в него бедрами, провоцируя его. Я так нуждаюсь, так отчаянно нуждаюсь в этом мужчине.
Когда я окидываю взглядом кухню, внутри меня вспыхивает смех. Грязная посуда забыта. Глазурь размазана по столу.
Я стону и закрываю лицо рукой.
― Я никогда не смогу печь кексы и не думать о тебе, ― говорю я, прижимаясь к столешнице так низко, что чувствую запах свежего лимона и тимьяна.
― Я знаю это, ― шепчет он мне на ухо. ― Я хочу, чтобы ты, блядь, запомнила это, Кексик.
С этими словами Дэвис врывается в меня.
И все исчезает.
Мы снова те, кем были, кажется, целую жизнь назад. Мы трахались в хижине под носом у всего города, и я думала, что он самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела.
И, как и тогда, я плыву по течению.
По крайней мере, пока не родится этот ребенок.
Пока Дэвис Монтгомери не разобьет мое сердце снова.
Глава 23
Дакота
Февраль сменяется мартом. Мне снимают гипс, оставляя руку бледной и увядшей. Снег тает, и на яблонях распускаются первые весенние почки. У меня начинается двадцать пятая неделя. Мой малыш уже размером с кочан салата–латука, и он или она кувыркается у меня в животе, как перекати-поле. Я пополняю запасы булочек с корицей в нашем магазине и исписываю блокноты новыми рецептами. Я работаю над тортом Руби, но он все еще не идеален.
Я звоню в страховую компанию, спрашиваю о своей страховке. Они все еще в процессе. Я звоню Эйдену на работу. Каждый понедельник он бывает в агентстве. Это приносит облегчение. Он сдался, он отпустил меня.
Это кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой.
Но я приму это.
Долгое время мне казалось, что я не могу проснуться. Но теперь, когда от Эйдена нет никаких вестей, я чувствую, что постепенно возвращаюсь к жизни. К лучшей жизни, которая может стать моей, если я позволю.
Как-то в пятницу после смены в магазине я прогуливаюсь по Главной улице с коробкой хлеба в руках для нашего местного продовольственного банка «Beartooth Cupboards». Ребенок пинается, и коробка, прижатая к моему животу, подпрыгивает, когда я захожу внутрь.
― Привет. ― Женщина за стойкой протягивает мне лист регистрации.
В ответ я ставлю на стойку коробку с хлебом.
― Привет. Это вам. Пожертвование.
― Нужна квитанция? ― спрашивает женщина, осматривая меня с ног до головы.
― Нет, ― говорю я, пряча живот от ее взгляда. Скоро я не смогу его скрыть.
Я выхожу из продовольственного банка и останавливаюсь, чтобы взглянуть на здание по соседству. «Недвижимость Воскрешения». Я поднимаю глаза вверх, следя за красными стрелками и надписью: «Квартиры в аренду».
Когда я была ребенком, мне всегда нравились старые кирпичные здания на Главной улице Воскрешения. Я всегда представляла себе кирпичные стены, деревянные полы и старые газовые фонари, хотя сейчас понимаю, что это ужасно опасно с точки зрения пожарной безопасности.