Она сделала Воскрешение моим домом.
Каждую свободную минуту мы поводили вместе. Тайком. Скрываясь от всех, включая моих братьев. Трахались в хижине, в ее спальне, в «Магазине на углу». Рубиново-красные следы помады оставались на каждом сантиметре моего тела. Наконец у меня появилась слабость, и это была она.
А потом она ушла.
Я не предполагал, что ее отъезд так сильно повлияет на меня. После того как она уехала в кулинарную школу, я был зол на всех и вся. Я завел собаку. Вступил в MONSAR. Заставил Чарли открыть ранчо. Все, что угодно, лишь бы избавиться от свободного времени. Заделать зияющую дыру в груди.
Первые четыре года мы поддерживали связь с помощью текстовых сообщений, но вдруг, ни с того ни с сего, они прекратились. Яркие вспышки приветствий, которые дарили мне радость, неожиданно угасли. А когда я попытался позвонить ей, то обнаружил, что она сменила номер. Вычеркнула меня. Я понял. У нее была своя пекарня. Она встретила кого-то. Но, черт побери, это было так больно, что я до сих пор не пришел в себя.
Каждый раз, когда я закрываю глаза, я снова оказываюсь в прошлом. Я вижу Дакоту и то последнее прощание, когда я все испортил.
Я не сделал того, что должен был.
Не попросил ее остаться.
Не сказал ей, что люблю ее.
Так даже лучше. Морская пехота научила меня не надеяться на постоянство. Хранить то, что дорого и близко сердцу, было большой обузой. Жизнь. Любовь. Они делают тебя мягким. Они заставляют тебя заботиться о том, что у тебя вскоре отнимут.
Выйдя из оцепенения, я проверяю адрес в телефоне. На пассажирском сидении лежит аптечка. Стид сказал, что она пострадала, поэтому я взял с собой чертову аптечку.
Что-то случилось в ее пекарне? У нее проблемы с деньгами? Она попала в аварию? Она бы позвонила мне, если бы произошло что-то серьезное, верно? Эхо ее обещания гудит у меня в голове.
У меня так много вопросов, и все, что я могу сделать, ― это давить газ, чтобы быстрее получить ответы.
У меня внутри все переворачивается, когда я въезжаю на стоянку мотеля «Погасшие огни», ощущая знакомое волнение, как перед боем. Я достаю из бардачка свой Глок и засовываю пистолет в набедренную кобуру, одновременно быстро оценивая обстановку у мотеля. Гравийная парковка прямо у шоссе. Г-образная линия номеров, выходящих на улицу. Аляповатая розовая неоновая вывеска сообщает о наличии свободных мест.
В нескольких футах колышутся занавески в темном номере мотеля, а затем открывается дверь.
Мои ладони скользят по рулевому колесу.
Дакота.
Она стоит под карнизом мотеля, одетая в безразмерную толстовку с капюшоном, опустив голову и обхватив себя руками.
Ждет меня.
С колотящимся сердцем я хватаю аптечку первой помощи и выпрыгиваю из грузовика. Под моими ботинки хрустит гравий. Я иду к ней с ощущением, словно меня кто-то тянет. Инстинкт. Первобытное, мощное влечение, которое я позволял себе испытывать только к одной женщине.
В три широких шага я оказываюсь перед ней.
― Дакота?
Без колебаний она бросается прямо в мои объятия.
― Ты приехал, ― говорит она, вздыхая мне в грудь.
― Ты позвала. ― Я выдыхаю, напряжение покидает мое тело, когда я обнимаю ее.
Еще один вздох, и она растворяется во мне. Что-то твердое ударяет меня по ребрам, когда ее бархатные руки забираются ко мне под куртку и обнимают. Нежные, умелые руки. Руки, которые все лето с мастерством играли в пинбол, и руки, которые меняли мне повязки, когда я был слишком упрям, чтобы сделать это самому. Руки, которые упирались в мою широкую грудь, когда она скакала на мне, как на гребаном мустанге.
Ее запах обостряет мои чувства. Молоко и мед, как свежеиспеченный хлеб. Не в силах сдержаться, я прижимаю ее лицо к своим ключицам. Оно идеально ложится между моей челюстью и подбородком.
У меня все силы уходят на то, чтобы отстраниться, но мне нужно ее увидеть. Осторожно взяв за руки, я рассматриваю ее.
В ту секунду, когда она поднимает ко мне свое прекрасное лицо, я забываю все, чему меня учили. Сохранять спокойствие. Выдержку.
В люминесцентном свете огней мотеля я вижу разбитую скулу. Синяк под глазом. Кровоточащую губу.
Ярость захлестывает меня, стремительная, ослепляющая.
― Кто это сделал, Дакота? ― спрашиваю я, стараясь контролировать свой голос, хотя дыхание вырывается рваными толчками. ― Кто. Блядь. Это. Сделал?
Ее глаза закрываются.
― Дэвис, не надо...
― Кексик, мне нужно, чтобы ты закрыла свой прелестный ротик и позволила мне обнять тебя. ― Это выходит инстинктивно ― назвать ее по прозвищу. Заправить волосы за ухо и притянуть в свои объятия, чтобы успокоить мое бешено колотящееся сердце.
― Кексик, ― выдыхает она, цепляясь за меня, словно я ее спасательный круг, хотя все это время она была им для меня. Ее голос срывается. ― Я так давно этого не слышала.
Держа ее, дрожащую, в своих объятиях, я просчитываю свои дальнейшие действия. Отвезти Дакоту обратно в Воскрешение. Сесть в свой грузовик и найти ублюдка, который это сделал. Выбить его дверь. Вырвать ему глотку.
В этот момент что-то твердое снова бьет меня по ребрам.
Я опускаю глаза и замечаю светло-желтый гипс, виднеющийся из рукава ее черной толстовки.
― Твоя рука.
Она опускает глаза.
― Это чистый перелом.
Чистый перелом. В этом предложении столько всего неправильного, что я даже не знаю, с чего начать.
Мягко подталкивая, я направляю ее в сторону номера, не желая, чтобы она оставалась на виду, пока я не выясню, что, черт возьми, происходит.
― Давай зайдем внутрь.
Номер обшарпанный, такой, какой можно ожидать увидеть в дешевом мотеле. Серые, тускло-зеленые стены, покрывало в цветочек на кровати. На стуле в углу ― небольшой рюкзак, похожий на те, что мы берем с собой на ночные задания. Я понимаю, что это ее тревожный рюкзак для побега.
Что. За. Черт.
Заперев дверь, я включаю свет. Когда я задергиваю шторы, Дакота садится на край кровати. Она выглядит маленькой и хрупкой. Мягкой и недавно принявшей душ.
Я кладу пистолет на тумбочку. Ее взгляд падает на него, но она ничего не говорит.
Долгое время я стою, глядя на нее сверху вниз, словно на мираж. Но это не так. Она реальна. Она здесь.
Такая же красивая, как я помню.
Ее темные шелковистые волосы спутанными прядями падают на плечи. Ее глаза цвета земли после дождя. Глубокие, карие на фоне бледной кожи цвета слоновой кости.
Слишком прекрасна, чтобы описать словами.
Я в полной заднице.
Я опускаюсь перед ней на колени и расстегиваю аптечку.
― Есть еще травмы?
Она качает головой.
― Только рука.
― Только рука? Этого, блядь, достаточно, тебе не кажется? ― Мой голос звучит грубо. Я не могу держать себя в руках и сжимаю кулаки, чтобы собраться с силами. ― Позволь мне обработать порез на твоей губе.
― Тебе не нужно этого делать. Я в порядке.
― Дакота, ― предупреждаю я. Мой взгляд прикован к ее лицу. Похоже, кто-то схватил ее за челюсть и сжал. Сильно. ― Не спорь со мной.
― Все еще любишь командовать, как я вижу. ― Она пытается говорить легко, но выходит напряженно.
Я ворчу, роясь в аптечке в поисках бинта и антисептика. Осторожно прикладываю салфетку к порезу на ее распухшей губе. Когда я запрокидываю ее голову, чтобы проверить зрачки на предмет сотрясения, мое зрение затуманивается от ярости.
Я горжусь тем, что у меня холодная голова и уравновешенная психика, но когда дело доходит до Дакоты Макгроу, я проигрываю битву. Каждый раз, черт возьми.
Она вглядывается в мое лицо, словно все эти годы испытывала в отношении меня такое же любопытство, как и я к ней.
Она наклоняется ближе, нарушая напряженное молчание.
― Мне нравится твоя щетина, Хотшот.