Когда учитель вызвал Мичуку, чтобы он нашел в предложении субъект, Мичука без всякого стеснения заявил, что знает только про «пердикат». Мулица просто легла на парту от смеха, руками укрывая лицо, а учитель покраснел, за ухо выволок Мичуку к столу и сказал, что он и есть этот самый субъект — «жеребец». Мулица, заранее зная, что ее ждет, встала сама, в углу, из-под шкафа, вытащила коврик, подложила себе под колени — отбывать наказание.
На другой стене висит карта ФНРЮ — даже отсюда, да даже и с закрытыми глазами, я мог бы показать на ней столицы всех наших республик. Всякий раз, глядя на эту карту, я вспоминаю прошлогодние выборы. Пришел даже мой дед, нетвердой рукой он обвел карандашом то, что ему подсказали, я сложил его бюллетень и опустил в урну. Прохаживаясь среди других голосующих, пробираясь между партами, дед подошел к этой самой карте и, указывая палкой куда-то в район румынской границы, сказал:
— Арад! Большой город. Кони тащат трамваи. Одна потаскуха, наша, из Сербии, когда я прочел ей «Отче наш» по-нашему и сказал, кто мой святой, денег с меня не взяла, хотя я тогда был австрийским солдатом.
Зимой, каждый день учитель Иван посылает нескольких четвероклассников, что посильнее, в школьный сарай — там мы пилим дубовые поленья, топором колем, относим в квартиру к учителю, поддерживаем огонь в печке, наливаем водой большую алюминиевую кастрюлю. В этот раз мы переполошили всех учителевых кур, Мичука вытащил из гнезда только что снесенное, еще теплое яйцо, кокнул осторожно верхушку, снял ногтем осколки, выпил, пустую скорлупку бросил тут же, в печку. Вскоре заглянул учитель, осмотрел гнезда, пальцами подлезая под каждую курицу и спрашивая: «Что это с твоим яйцом сегодня, мадам Пеструшка?» Мы молча пилим дрова, не решаемся выдать Мичуку, знаем, что ему учитель Иван доверяет больше всех. Он такой пугливый, что часто оставляет Мичуку у себя ночевать.
Учитель держит нас в школе до кромешной тьмы, и кто знает, сколько бы еще держал, если бы за нами не приходили родители. В конце дня у нас обычно самый длинный урок — музыкальное воспитание. Мы поем про какого-то Янко, который столкнулся с турками, а они ему говорят, чтобы он убирался с дороги, бежал в горы, прыгал в воду или сдавался в плен. Янко ни на что из этого не соглашается, возражает, что он ни птица, ни жаба и ни баба, чтобы им уступать, и что он:
Эти последние слова мы повторяем несколько раз, и стараемся, чтобы получилось погромче.
Наконец-то мы наперегонки выбегаем из школы, с визгом и гиканьем проносимся через двор, разбегаемся по разным проулкам, спешим домой, в тепло — в классе остаются только Мичука и учитель Иван. Мичука мне потом рассказывал: учитель несет перед собой керосиновую лампу, а он проверяет, все ли двери и окна хорошо закрыты на ключ и засов. Потом они поднимаются в жилище учителя — на кухне тепло, плита раскалилась, учитель не жалеет дров, которые мы натаскали сегодня утром, в печи потрескивает и щелкает. В алюминиевой кастрюле кипит вода, пар, не имея выхода, оседает на стенах, они влажные. Учитель дважды поворачивает ключ в замке, кладет перед порогом топор, вытаскивает из-под кровати деревянное корыто, Мичука помогает ему снять с плиты кастрюлю с кипящей водой. Вода льется в корыто, комнату, как туманом, заволакивает паром. Учитель спрашивает Мичуку, всегда ли он моет ноги перед сном, Мичука отвечает, что всегда, учитель не верит ему, спрашивает, помнит ли он стишок про купанье и умыванье, Мичука начинает декламировать:
— Э-э, так-то! — весело говорит учитель, доливает в корыто холодной воды. Понемногу пар редеет, потом совсем исчезает. — А теперь, с Божьей помощью, снимай носки, — говорит учитель более строгим голосом.
Мичука медленно, нехотя, снимает самодельные «вездеходы» из резины, учитель стаскивает с него носки — пропотевшие, вонючие, липкие. Между пальцами у Мичуки грязь, ногти он стриг бог знает когда, под ними тоже черно.
— Фу! — как бы с отвращением говорит учитель, достает из ящика стола ножницы, внимательно и терпеливо стрижет ему ногти. Затем пробует воду пальцем, говорит: