– Вообще-то я на сердце не жалуюсь, – напомнила тётя Лена. – Мне мой врач говорит, что сердце у меня получше, чем у некоторых молодых работает…
– Да какое сердце, – отмахнулась я. – Я за задницу свою переживаю. Сильно… Так я заеду завтра?
– В обязательном порядке! А пока беги одевайся, а я потом одним глазком ещё разок гляну, всё ли хорошо и ничего ли не надо подправить.
Один глазок, как и следовало ожидать, растянулся на полчаса, а когда я всё же вырвалась от старушки на свободу, то обнаружила под подъездом ромкину машину.
– Мой отец у тебя на быстром наборе что ли? – спросила я, когда моё силой навязанное сопровождение выскользнуло из автомобиля и с показательной учтивостью открыло передо мной дверь.
Не менее показательно я проигнорировала вежливый жест и забралась на заднее сидение. Ромка насмешливо фыркнул и вернулся за руль.
– Ярославу Антоновичу я, если тебе интересно, не звонил, – огорошил он, заводя двигатель.
– Не интересно, – на автомате буркнула я, но тут же спросила:
– И как же ты меня нашёл?
– То же мне ребус, когда ты сама мне рассказывала о приятельнице-стилистке, которая всегда помогает тебе с макияжем на важных мероприятиях. Она, кстати, не только тебе помогает… Помогала.
– Жанке позвонил, – догадалась я, непроизвольно скривившись. Тётя Лена из своих клиенток исключила мою заклятую подружку лет пятнадцать назад, и Жанку это чудовищно бесило. – И что ты ей наврал, чтобы она адрес дала?
– Почему сразу наврал?
– Потому что если бы ты признался, кого на самом деле ищешь, то сейчас ждал бы меня где-то на везде из города…
– Ты удивительно плохого мнения о своей подруге. Злишься, что она тогда рассказала мне правду? Напрасно. Хороший, я имею в виду, настоящий друг никогда не станет лгать, втягивая товарища в ещё большие неприятности.
Я рассмеялась. Ромка насупился.
– Я сказал что-то смешное?
– Хуже, – покрутила головой я. – Ты сказал что-то настолько сиропное, что я прямо чувствую, как у меня от твоих слов слипаются зубы и попа… Ты вот этим всем сестру свою корми, ладно? Возможно, она даже станет тебя слушать. А я со своей жизнью разберусь без высокоморальных учителей.
– Так претит высокая мораль?
– Так претят зануды без чувства юмора и такта. И Ром, Христом Богом тебя молю, лучше заткнись. Я на этот вечер с тобой еду по одной причине: неохота папку перед важным мероприятием расстраивать своими разбитыми розовыми очками. Но если ты и дальше будешь из себя строить хренова монаха-бенедиктинца, мои нервы могут и не выдержать.
Ромка наконец-то захлопнулся, но выдержки его хватило ровно на пять минут.
– Ты просто избалованная девчонка, – со знающим видом выдал он, остановившись на очередном светофоре. – Привыкла, что тебе никто не отказывает, вот тебя и корёжит из-за того, что я посмел сказать тебе «нет».
– Боже…
– Ты не хочешь этого видеть, но на самом деле я оказал тебе услугу. Ты меня ещё поблагодаришь когда-нибудь, а пока…
– Просто заткнись! – реально во всё горло рявкнула я. – Или, клянусь всем, чем только можно поклясться, я заблюю тебе весь салон!
Уж не знаю, чего он испугался. Того ли, что я угрожаю не только на словах… Или что-то услышал в моём голосе. Тоску, возможно. Страх. Обиду. Злость… Он не привых видеть такие чувства с моей стороны и совершенно очевидно растерялся. А я отвернулась к боковому окну, чтобы не дай Боже не встретиться взглядом с мужчиной, которого, как мне казалось ещё меньше суток назад, я люблю всей душой. Смотрела на своё отражение в тёмном стекле и кусала губы, чтобы не расплакаться от обиды.
Избалованная девчонка? Я? Да папка даже физруку морду не пытался набить, когда он мне тройки ставил только потому, что мы ему взятки не носили. Мне – тройки! Я в три года на коньках каталась лучше, чем ходила. А когда впервые села на шпагат вообще не помню. И кроссы бегала лучше всех мальчишек в классе…
Но отчего-то всегда, как только мои достижения становились чуть выше (или значительно выше) средних, откуда-то обязательно слышался шепоток: «Конечно, у кого богатый папа, тому и все лавры»…
В детстве и ранней юности я так бесилась из-за этого. После перелома думала, что всё прошло. Но глянь-ка, оказывается, – нет.