«Перед войной. Вернее, накануне. То есть в тот самый день. А Натку помнишь?»
Я не зря упомянул моего двоюродного брата, мне мучительно захотелось узнать, правда ли, что у них было.
Какую Натку, спросили её губы, стало ясно, что она всё забыла, но я настаивал, мне хотелось ей объяснить, понимаешь, продолжал я, для тебя это было давно, а для меня… пожалуйста, постарайся, сделай над собой усилие, это не так уж трудно понять. У меня мало времени, но это только так считается, на самом деле для меня времени вообще больше не существует, то есть его нет в том смысле, как его обычно понимают… это верно, что мне осталось совсем немного, вероятно, несколько минут, но опять же всё зависит от того, какой смысл вкладывать в эти слова: несколько минут.
Я устал объяснять то, что, в сущности, не требовало объяснений. Но мне нужно было всё-таки знать. Скажи правду, сказал я.
«Боже мой, — устало проговорила она и провела рукой по волосам, — какая тебе ещё нужна правда…»
«Ты их красишь?» — спросил я.
«Волосы? — Она усмехнулась. — Ты это и хотел узнать?»
«Это правда, что у вас тогда с Наткой?..» Она смотрела на меня, вздыхала и качала головой.
«Бедный, милый… Совсем один. Теперь я вижу, что ты действительно очень болен. Позвать сестру?»
Её губы смыкались и снова шевелились, но я понимал все слова.
Но сестра и так не спускала с неё глаз и время от времени делала нетерпеливые знаки за стеклом. Разговор наш прервался, как мне казалось, в тот момент, когда нам надо было так много сказать друг другу. Было невозможно предложить Соне подсесть ко мне, кровать слишком высокая. С ужасом, словно только сейчас заметила, открыв рот и качая головой, она поглядывала на все, что меня окружает, на мои исколотые руки, на аппаратуру. Всё-таки странная идея, пробормотал я, купаться ночью, одной. Между прочим, меня в детстве однажды вытащили из воды, это было на Чистых прудах, хочешь, расскажу? Я провалился под лёд.
Она молчала, смотрела на меня затуманенным взором, — что-то знакомое, сонно-туповатое было в сонином лице, — и все покачивала головой. Дверь открылась, вошёл, прыгая на костылях, Натан. Я рассмеялся.
«Лёгок на помине!» — сказал я.
«Кто это?» — спросила Соня.
Натан сказал: «Побудь там пока. У нас мужской разговор».
Он был худ и острижен под ноль.
«Вот видишь, — сказал я, когда она вышла, — она тебя не узнала. Она тебя не помнит».
«А что она вообще помнит!»
«Я как раз собирался спросить у неё…»
«Чего спрашивать, — сказал он презрительно, — конечно, было».
«Но она ничего такого не помнит!»
«Не хочет говорить, вот и всё».
Упавшим голосом я спросил, как же всё-таки… как это произошло? Ведь мы оба едва успели свести с ней знакомство.
Мой двоюродный брат насмешливо взглянул на меня.
«Вот теперь я вижу. Ты действительно не того. Ведь я это всё выдумал; а ты поверил? Мальчишеское бахвальство. Но признайся: ты ведь тоже придумал, будто видел её в реке?»
Я ничего не ответил, мне не хотелось его разочаровывать. Я испытывал необыкновенное облегчение. Надо было переменить тему.
«Слушай-ка, что я хотел спросить… Ты… действительно?»
«Опять, — сказал он досадливо. — Меня уже спрашивали».
«Кто спрашивал?»
«Там… когда я пришёл. Откуда я такой явился… Да, да, да. Зато ты уцелел. Сумел-таки увильнуть!»
Я хотел возразить, что до меня просто не дошла очередь. Осенью меня бы призвали. Натка поглядел через плечо.
«Покурить охота. А?»
«Валяй, никто не видит».
Он извлёк кисет и зажигалку из болтающейся штанины.
«Так вот, значит… Обучение, то да сё. А какое там обучение, показали, как надо целиться, и пошёл. Я и воевать-то толком не успел, сразу попали в пекло. — Дежурная сестра появилась за стеклом, он уронил самокрутку и наступил на неё ногой. — Да чего вспоминать. А ты, значит, загибаешься?»
«Уже загнулся», — сказал я.
«Торопишься. К нам никогда не поздно».
«Значит, ты…»
«Так точно. — Он вытянулся и взял под козырёк, придерживая локтем костыль. — Пропал без вести, ваше высокоблагородие!»
На что я холодно возразил:
«Отставить. Без пилотки честь не отдают».
«А между прочим, где я её оставил… Ты не знаешь?» — пробормотал он.
Я спросил:
«Ты хочешь сказать — убит?»