У парадного крыльца уже поджидали несколько лакеев; они помогли гостям выйти из кареты. В широких дверях их приветствовал толстый, низенький дворецкий в черной ливрее.
— Никогда не видел черную ливрею, — шепнул герой.
— А может, он носит траур по умершему хозяину? — предположила супруга Кавалера.
Услышав, Кавалер улыбнулся и промолвил:
— Я не удивился бы, дорогая, если бы вы оказались правы.
Перед дверью (скособоченной и разбитой) верхом на дельфине сидел карлик с лавровым венком римского цезаря на челе. Кавалерша похлопала карлика по голове.
— Там внутри виллы еще и не такие есть, хотя уже многое растащили, — заметил Кавалер.
По довольно грязной и полуразрушенной мраморной лестнице они поднялись на первый этаж, возвышающийся над цокольным фундаментом, и вслед за дворецким проследовали через большую приемную в залы, миновав ряды странных композиционных скульптур.
— Ой, смотрите-ка!
На спину стоящего на четвереньках ангела взгромоздился двухголовый павлин.
— Господи, Боже ты мой!
Русалка с собачьими лапами совокуплялась с хряком.
— А вот сюда взгляните!
Кавалерша остановилась перед двумя пышно разодетыми фигурами, играющими в карты: женщина с лошадиной головой и мужчина с головой грифона в парике и с короной.
— Хоть бы на денек у меня выросла лошадиная голова! — смеясь, воскликнула жена Кавалера. — Вот интересно, что бы тогда было!
— Уверен, — откликнулся герой, — вы стали бы самой красивой лошадкой.
— А я хотел бы понаблюдать за лицами наших гостей, когда вы уселись бы играть в «фараона» с такой головой, — рассмеялся Кавалер. — Никаких сомнений, — все партии были бы ваши.
Кавалерша изобразила громкое лошадиное ржание, а мужчины так и покатились со смеху.
Будь Кавалер сейчас один на вилле, он с готовностью воспринял бы и по достоинству оценил аллегорические фигуры и скульптуры покойного князя. Но ему хотелось не только позабавить жену и героя, но и удивить их своими глубокими познаниями. При любых обстоятельствах он видел себя в первую очередь в роли советчика или даже наставника. На похоронах Кавалер не преминул бы воспользоваться случаем, чтобы с готовностью прочитать скорбным собравшимся коротенькую лекцию о памятниках, установленных на кладбище. Каким же сильным противоядием для всякого рода неприятностей, даже горя, могут иногда оказаться чья-то эрудиция и начитанность.
Под влиянием фантазий князя, приказавшего создать скульптуры диковинных лошадей, Кавалер стал припоминать легенды о Хироне, Пегасе[59] из античной мифологии. При этом счел уместным подчеркнуть, что у всех этих мутантов было полубожественное происхождение.
— Вспомните-ка учителя Ахиллеса, который был кентавром. Или крылатого коня, у которого отец был грифоном, а мать — молодой кобылкой, да и в поэмах Ариосто[60] крылатый конь — символ любви.
Любовь. Кавалерская супруга отчетливо услышала это слово, эхом прошелестевшее в могильной тишине виллы. Она его не произносила, их общий друг тоже молчал.
Кавалер о любви вообще-то не думал, но слово «любовь» казалось ему самым подходящим талисманом против тревожного буйства чувств, выраженных в этих гротескных фигурах, понаставленных князем на вилле и в парке.
Герой тоже не размышлял о любви, тем не менее сказал несколько глубокомысленных слов в завязавшейся научной дискуссии.
— В Египте, — припомнил победитель в сражении при Абукире, — мне говорили о гигантской статуе существа с головой и грудью женщины и туловищем льва. Один вид ее, припавшей к пескам и приготовившейся к прыжку, внушает благоговейный ужас.
— Да, да! Я же читала про эту статью. Она поджидает заблудившихся путников, принуждает их остановиться и убивает. Щадит и отпускает только тех, кто сумеет разгадать загадку[61].
— Да нет же, дорогуша. Это другое жестокое существо, — мягко поправил жену Кавалер. — Но я ничуть не удивлюсь, если в этих залах мы наткнемся на вашего египетского сфинкса или еще на какого-нибудь похожего монстра, затаившегося среди каменных компаньонов князя. Не поискать ли нам его?
— И мы сами загадаем загадку! — воскликнула супруга Кавалера.
Они прошли в следующий зал для приемов, похожий на остальные, где было еще больше таких же уродливых существ. Позади вышагивал дворецкий, не осмеливавшийся нарушить оживленное веселье гостей и помешать им осмотреть помещения и скульптуры.
Человеческий ум всегда занимал разные фантастические биологические мезальянсы и живые существа, тела у которых вовсе не походили на нормальные. Художники под любым удобным предлогом любили рисовать таких вымышленных тварей. Их показывали в цирках и на ярмарочных балаганах: разных уродов, странных сиамских близнецов, чудных животных с явными отклонениями в развитии. Кавалер, может, и не был знаком с картинами Босха и Брейгеля о муках святого Антония[62], но ему доводилось видеть кое-какие малопривлекательные рисунки и картинки подобных анатомических уродов, собранных из частей разных биологических существ и называемых демонами, чертями или монстрами. Но если бы в жилище князя оказались лишь эти фантастические скульптуры, то оно не выглядело бы таким уж оригинальным. Гораздо сильнее поражало изобилие странных, угрожающих, нет, скорее, причудливых архитектурных сооружений.
59
Мифические персонажи. Хирон — мудрый кентавр (полуконь, получеловек), научивший Ахиллеса стрельбе из лука, игре на кифаре, пению и врачеванию; Пегас — волшебный крылатый конь, рожденный из тела обезглавленной героем греческих сказаний Персеем Медузы Горгоны, символ поэтического вдохновения.
61
Загадку Сфинкса, мифической крылатой полуженщины, полульвицы («Кто утром ходит на 4 ногах, в полдень на двух, вечером на трех»), разгадал сын царя Фив Эдип: «Человек в детстве, зрелости и старости». После чего Сфинкс бросилась со скалы.
62
Речь, видимо, идет о работах «Ад» и «Искушение св. Атония» нидерландского живописца Босха (ок. 1460–1516), оказавшего сильное влияние на творчество другого художника из Нидерландов Питера Брейгеля Старшего (между 1525 и 1530–1569). Религиозные и жанровые композиции обоих художников отличает сочетание изощренной средневековой фантастики, аллегорий, всякого рода «чертовщины» с фольклором и традициями нидерландской живописи.