Пустой идеал.
Имитация.
Фальшивка.
Эти слова с предельной точностью описывали место, в котором присутствовал Эмия, полностью раскрывая его иллюзорную суть. Бытие без небытия. Существование без несуществования. Жизнь без смерти. Мир, сотворённый одним человеком для него одного же. Его награда и его наказание. За всё.
Вне времени.
И Эмия всё продолжал идти вперёд, поднимаясь к вершине холма, которая никак не становилась ближе. За ним тянулась бесконечная линия из отпечатавшихся на земле следов и пересекающих их полосок высохшей крови. Они словно бы никогда не имели начала посреди этого кладбища мечей. Будто Эмия всегда только здесь и находился. Шёл, падал, вставал и продолжал подниматься наверх. Чтобы занять своё место.
А шестерни продолжали вращаться.
Но был один момент, в который идеальное бытие этого мира нарушилось. Ещё одно в нескончаемой череде падение принесло Эмии, помимо мимолётно усилившейся боли, нечто новое. Слова, что никогда не звучали и никогда не должны были звучать в его неизменном мире.
— Это… Это — Эмия?.. — вопросил тогда слабый первый голос.
— Д-да, — ответил ему второй. — И нам нужно… придумать, к-как забрать его отсюд-да…
Всё произошло до того быстро, что Эмия не смог ни опознать говорящих, ни даже в полной мере осознать значение их диалога. Куда они хотели его забрать? Откуда? Уж не привиделось ли ему всё это из-за чрезмерной усталости и боли? У Эмии не было ответа ни на один из поставленных самому себе вопросов, однако сам случай очень сильно врезался в его сознание. Может и наваждение, но это было нечто, с чем он не сталкивался прежде, и Эмия решил использовать сиё происшествие в качестве нулевой точки отсчёта.
Заранее обречённая на провал попытка вести счёт времени там, где его попросту нет, началась со следующего же лязга ржавых шестерней в небесах. Сопровождавшее каждое их вращение скрежетание позволяло Эмии не опасаться, что он хоть что-то пропустит и собьётся со счёта. Так сильно этот звук въедался ему прямо в мозг. И Эмия цеплялся за все его проявления.
Тратя на восхождение силы, лежащие далеко за гранью его возможностей, Эмия ещё и исправно добавлял в уме одну единицу к уже сформированной ранее сумме. Пятьдесят шесть. Сто два. Сто девяносто восемь. Триста двадцать четыре. Пятьсот шестьдесят пять. Семьсот семнадцать. Одна тысяча сто тридцать девять. Одна тысяча шестьсот сорок три. Три тысячи девятьсот девяносто один. Десять тысяч четыреста тридцать два. Пятьдесят тысяч восемьсот шестьдесят шесть. Сто двадцать две тысячи сто пятнадцать. Восемьсот тысяч пятьсот двадцать девять. Один миллион…
Обувь Эмии окончательно стёрлась и, как и вконец изношенная и опавшая одежда, полностью впиталась в землю. А он всё продолжал считать. Слои засохшей крови и прилипшей грязи сформировали на его теле прочный чёрно-алый доспех, а он всё продолжал считать. Он считал идя. Он считал падая. Он считал вставая. Слабое и плохо осознаваемое желание привнести в опостылевшую неизменность хоть что-то новое породило лишь дополнительную грань её вечного бытия.
Эмия считал. Но в уме его никаких цифр уже не было. Губы беззвучно шевелились всякий раз, как шестерни проворачивались, однако никакого смысла за этим действом более не крылось. Из памяти стёрлось даже событие, с которого всё началось. Остался только сам процесс. Машинный, сравнимый с дыханием, которое только то и делало, что давало Эмии возможность не останавливаться и далее продвигаться к вершине.
Снова падение. На этот раз Эмия сбил своим туловищем несколько воткнутых в землю мечей, один из которых неглубоко порезал ему правую ладонь.
— Ты сможешь его вылечить, Полюшка?
— Вылечить что? Макаров, посмотри на него. То, что он жив в таком состоянии, уже не поддаётся никакому объяснению. Это — не человек. Что именно ты хочешь, чтобы я в нём вылечила?
— Он — человек.
— Нет, Макаров. Будь он хоть трижды волшебником, с таким телом считаться человеком он не может. Посмотри на все эти клинки. Да он уже фактически состоит из них, а они всё продолжают множится. Кожа, кости, плоть. Они всё ему заменяют. Стоит делу дойти до внутренних органов и тогда…
— Просто сделай всё возможное, Полюшка. Прошу тебя.
— Прости, Макаров. Но всего возможного здесь будет недостаточно.
Ветер унёс последние отзвуки непонятного шума, и Эмия, заставив себя после небольшого отдыха подняться, с прежним упорством заработал ногами. Что-то ненадолго всколыхнуло в нём отголоски любопытства, но что именно это было, Эмия так и не понял. Видимо, нечто совершенно неважное. Да и ничего не имело значения, кроме достижения вершины.