— Э… очень приятно!
С этими словами Глыба шустро повернулся к двери, зачем-то закрыл задвижку, истерично дернул ручку и, окончательно запаниковав, начал ломать замок.
— Уже уходишь? — сдавленно спросила я, помогая ему справиться с нехитрым устройством.
— Э… да! — Замок щелкнул, и он опрометью выскочил за дверь.
— Эй, постой! — крикнул ему вслед идальго, и было явственно слышно, как оклик придал Глыбе ускорения.
Мы с Селезневым посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Где тебя учили так быстро раздеваться? — спросила я сквозь смех. — На курсах спринт-стриптиза? Ох, но как у него вытянулась рожа, боже мой!
— Огурец! — хохотал Селезнев. — Представляешь, что подумают люди, увидев, как он мчится с выпученными глазами и огурцом в руке?
— С «женской усладой»! — подхватила я, изнемогая. — Сексуальный маньяк!
Новый приступ неудержимого хохота. Я согнулась пополам, гвоздики и фрукты посыпались на пол.
— Тише… тише! — выдавил Селезнев через силу. У него по лицу уже катились слезы. — Нельзя… так… смеяться!
— Ему, видите ли, «очень приятно»! Ой, не могу!
Мы не расслышали, как в замке повернулся ключ. Дверь внезапно распахнулась и пинком бросила меня в объятия Селезнева. Я не обернулась. Я знала, что просто умру, если увижу сейчас физиономии друзей, взирающих на разбросанные по полу цветы и фрукты, на мокрое лицо идальго, прижимающего меня к широкой груди.
Судорожно всхлипнув, я уткнулась лицом в его майку и услышала за спиной гневный Прошкин возглас:
— Совсем стыд потеряли, охальники!
И как мне удалось выжить?