Но на его худом, обостренном лице, с выпирающими вперед скулами, уже не было того насмешливо-снисходительного выражения, которым он всегда прикрывался во время разговора с друзьями. Были лишь нервное напряжение и какое-то затаенное раздумье.
С тех пор как они приехали на строительство северного газопровода, Василий стал замечать в своем друге эту перемену. Всемогущего и всезнающего Мишку Грача грызли сомнения. Это невероятно!
Вася смотрел на друзей, и в нем все больше поселялась тревога. Что-то происходило с их четверкой. Словно какая-то тень легла на их жизнь, и они стали хуже видеть и понимать друг друга. Грач хотя и храбрился, но явно чем-то был сбит с толку. Конечно, здесь не мед. Но все же знали, куда ехали. Молочных рек и кисельных берегов никто не обещал. А что нет пока работы по специальности, так Олег Ваныч в первый же день объяснил — положение временное, как только трубы придут, такая запарка будет, не хуже чем на газопроводе Бухара — Урал. И выходит, зря ребята психуют. Жилье у нас вполне приличное — вагончики получше тех, в каких жили на газопроводе Бухара — Урал. Харч сносный. Надоели, правда, макароны да вермишели всякие, но сейчас дружки Арсентия налаживают лов тайменей в Ивделе. Царь-рыба! И выходило, что не так уж плохо все получилось. Об этом он не раз говорил ребятам, но они не принимали его разговоры всерьез, а если возражали, то говорили такое, с чем он никогда не мог согласиться.
Чаще всего он схлестывался с Игорем и Стасиком. Они поносили в отряде почти всех. Если им поверить, то здесь не было ни одного порядочного человека. У каждого своя корысть. А вот они — чистенькие… Мишка Грач в этих спорах всегда брал сторону Васи. Он справедливый и не станет возводить напраслину на людей, но и у Грача какие-то свои мрачные думы. Смотрит он тоже куда-то в сторону.
Так и не получилось у них сегодня разговора на берегу светлого Ивделя. Больше молчали и слушали реку.
— Пошли восвояси, — решительно бросил Грач, и все поднялись.
Красный диск солнца упал за лес и зажег вершины елей и сосен. Казалось, они вот-вот действительно вспыхнут и сгорят, как порох, на глазах удивленных людей. Никто даже не глянул в сторону заката. Один Вася замедлил шаг и, повернув голову, долго смотрел на лес. Его поразил этот закат. Поздно вечером, когда, отшумев и отбалагурив, ребята улеглись спать в тесном вагончике, Вася достал свою заветную тетрадку в коленкоровом переплете и авторучку — подарок Грача. Это была удивительная ручка-фонарик. Вася писал ею в темноте. Как только перо касалось бумаги, под ним загоралась крохотная лампочка и тоненький лучик освещал строку. Мишка смастерил эту штуку сам.
— На Севере ночи длинные, по шесть месяцев каждая, — многозначительно сказал Грач, когда дарил ручку.
«Тайга. За 60-й параллелью. Какой я видел сегодня закат! Солнце подожгло тайгу, и она пылала так, что небу было жарко. Оно раскалилось, как свод печи. А тени от кедров длинные-предлинные, похожие на великанов в сказках. И сам лес — сказка. В нем «на неведомых дорожках следы невиданных зверей…». Потом лес потух и стал как уголь. А небо еще долго светилось жаром.
А еще была у нас сегодня драка. Есть у нас один тип Арсентий, из кержаков. Ручищи как у снежного человека — ниже колен висят. А плечи — я навытяжку спать на них могу. С этой детиной мы выясняли взаимоотношения. Ребята презирают Арсентия, а мне кажется, что он не такой уж плохой. Дал свои рукавицы. Вот как бывает! Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что нет совсем плохих людей. Есть люди дурно воспитанные, есть зануды, есть скучные, но все равно в них можно отыскать что-то хорошее и светлое. И вот, когда я нахожу это, вижу, что люди делают хорошее другим, у меня всегда першит в горле и совсем как у девчонки мокнут глаза. Я спрашивал у Мишки, отчего это. Он говорит: «Ты, Васька, Христос. Ты всем все прощаешь, и за это когда-нибудь тебя съедят, даже не посолив». С Мишкой не согласен. Я не все прощаю».
7
Рая отправила мужу письмо, и прежняя ее жизнь будто оборвалась. Прошло больше двух месяцев, как уехал Лозневой, и все это время она не знала покоя.
Почему она тянула? Знала, что не склеишь, а все не решалась. Тянула и ждала без малейшей надежды. Вела себя глупо, металась, искала поддержки и сочувствия друзей, хотела, чтобы они поняли ее.
Никто не мог решить за нее, потому что это была ее жизнь, и только она сама последний и высший ее судья. Но мудрыми мы становимся не вдруг, надо долго ждать, крепко хлебнуть лиха, чтобы тебе открылась простая, как мир, истина: жизнь одна, и ее надо прожить по-человечески.