Цемент твердеет почти моментально, кассетная опалубка не простаивает ни секунды. С каждой новой порцией заполнителей кассеты, согласно программе, то оставляются проемы для окон, то прорезаются отверстия для вентиляции, для электро - и водоснабжения. Здание растет, оно уже прорезало свою предродовую сферу и потянулось вверх.
Было время, когда никто не верил в возможность непрерывной разливки стали, а теперь отказываются верить в непрерывную разливку бетона. А с ней и в непрерывное выдвижение. Оно же так реально! Необходимо лишь заделывать в тело здания регулярную систему металлических закладных деталей, опираясь на которые пневматические системы будут непрерывно выталкивать дом вверх.
Методом выдвижения можно возводить здания любой формы. Разработан инженером А. Пружининым под руководством Н. Никитина. 1970 г.
Разработанный под руководством Никитина принцип возведения зданий методом выдвижения позволяет выталкивать дом как бы из недр земли ярус за ярусом, как это делает вся растительная природа. Недаром эта система носит название «Росток».
Благодаря ей строительная площадка избавляется от суеты и несогласованности действий и подчиняется лишь единой программе. Со стройплощадки навсегда уходит грязь, а строитель, работая под крышей, все высотные операции делает на земле… Вот тогда рабочий действительно становится сборщиком на непрерывном конвейере, где ни один дом не похож на другой и дома соревнуются между собой в своей оригинальности, естественности и удобстве для жизни и работы человека.
Особенную любовь и приверженность сохранил Николай Васильевич Никитин к высотным сооружениям. Проектная разработка экспериментального трехсотэтажного дома составляет одну из жемчужин творческого наследия конструктора. Осью шестигранника в триста этажей служит у Никитина мощная вентиляционная труба, которая, осуществляя приток воздуха на верхние этажи, выполняет и другую работу — сообщает дому-супергиганту дополнительную устойчивость, являясь ядром жесткости. Это ядро создано на основе конструктивного принципа телебашни.
Ранним утром в самом начале осени зазвонил телефон. В доме еще все спали, а Николай Васильевич по издавна заведенной привычке уже с шести часов сидел за работой. Эти ранние плодотворные часы, когда мир людей еще погружен в сон, он считал самыми счастливыми часами жизни. Наиболее удачные мысли приходили к нему именно в это время. До начала рабочего дня он успевал разобраться с самыми сложными своими делами и отправлялся на работу с сознанием того, что теперь день не пропадет зря. Помимо его воли мысль все равно будет целый день возвращаться к тому, что родилось утром. И вдруг — звонок. Николай Васильевич сердито снял трубку. Обычно никто не осмеливался беспокоить его в этот час, который всецело принадлежал творчеству.
Артистически поставленный бас вежливо сказал:
— Николай Васильевич Никитин, здравствуйте. Извините, если разбудил. Тогда позвоню позже.
— Нет, я не спал.
— А я, знаете ли, так и думал. Мы, мастеровые люди, обязаны рано вставать.
— Я слушаю вас.
— С вами говорит скульптор Вучетич. Зовут меня Евгений Викторович. Я знаю, как вы заняты, и все-таки прошу вас оказать мне помощь в невероятно трудном для меня и совсем простом для вас деле.
— А сколько бы это дело могло занять времени?
— Думаю, что для вас немного, совсем немного. — И, видимо истолковав вопрос конструктора как возможное согласие, с каким-то сдержанным напором спросил: — Вы не могли бы посетить меня, потому что предмет разговора с вами нетранспортабелен.
Никитин задумался, а Вучетич между тем продолжал:
— Скажите, к какому часу и куда прислать за вами машину?
— В этом нет необходимости. Я буду у вас сегодня в 16 часов. Вас устроит? Тогда диктуйте адрес.
К четырем часам пополудни Николай Васильевич поехал в сторону Тимирязевского лесопарка. Здесь в непосредственной близости от шумного Дмитровского шоссе, за стеной домов современной застройки машина конструктора остановилась перед высоким забором, за которым громоздились высокие головы монументов и неожиданный среди них подъемный кран. Тяжелые деревенские ворота растворились, и взору Никитина открылся во всей своей юной зелени широкий газон со стриженой травой. Запахло родным ароматом скошенной травы, и Николаю Васильевичу показалось, что он попал в далекую, как раннее детство, сказку. Богатый особняк с белыми колоннами, с широким крыльцом и ясными стеклами террас стоял перед ним. Плотный хмурый человек в русской посконной рубахе с лепешками глины на ней вышел ему навстречу.
Они были одинаково широки в плечах, эти двое русских мастеровых, что приближались друг к другу, остро приглядываясь на ходу. Они словно пытались выведать друг у друга сокровенные тайны, спрятанные в глубинах противоположной души.
— Очень, признаться, рад! Как добрались? Прошу, прошу. Сюда пожалуйте, — заговорил Вучетич и положил свою тяжелую руку на плечо Никитина. Николай Васильевич поежился, и рука убралась.
— Как бы вы отнеслись, если бы я предложил отметить наше знакомство? И разговаривать легче будет! — сказал Евгений Викторович, усаживая Никитина в глубокое плюшевое кресло, в котором Николай Васильевич сразу же провалился. Колени поднялись до уровня груди, и ему показалось, что он сидит на полу. Положив руки на высокие подлокотники, Никитин весело сказал:
— Давайте сперва о деле.
— Да. Так, пожалуй, будет правильно.
Вучетич стал увлеченно рассказывать об идее создать на Мамаевом кургане близ Волгограда монумент в честь битвы на Волге, с которой начиналась победа. Евгений Викторович рассказывал, что монумент ясен ему лишь в общих чертах: скульптор браковал один план за другим и ни на чем не мог остановиться.
— У меня всегда так. Видно, таланту мало, — сказал Вучетич, скорбно и шумно вздохнув. — Работа предстоит огромаднющая, а я топчусь и ни с места. — Потом он как-то сразу перестал жаловаться, заговорил убежденно и твердо. Замысел, оказывается, у него уже был готов и продуман до деталей.
— Представьте себе: Родина-мать — этакая русская красавица вольно стоит, через руку свешивается спелый сноп, а перед ней коленопреклоненный солдат кладет к ее ногам свой победный меч. Вот, дескать, мать, победил.
По бокам постамента фрагменты Сталинградской битвы. Все это будет выглядеть примерно так.
Скульптор повел Никитина в мастерскую, включил ослепительный свет и резко сдернул холст. Никитину открылась композиция, о которой говорил Вучетич. Николай Васильевич тер глаза, помутившиеся на минуту от яркого света. Евгений Викторович исподлобья смотрел на него. Конструктор поближе подошел к модели.
— Ну как, нравится? — И не успел Никитин ответить, как скульптор со злостью добавил: — А мне нет! И надо же было пускать в мастерскую любопытные носы! Вызнаете, что они со мной сделали? Они сфотографировали эту лепнину и отлили на юбилейной медали… в бронзе! Ведь ничего этого никогда не будет. Скульптура многословна и хвастлива!
Огромным, как молот, кулаком Вучетич ударил по модели. Осколки глины застучали по доскам пола.
— Ну, зачем же вы так? По-моему, совсем неплохо было, — сказал Никитин, пытаясь приделать отвалившийся сноп.
— Оставьте. Все уберут. Идите-ка лучше сюда.
Евгений Викторович сдернул еще один холст, и Никитин невольно сделал несколько шагов назад. Искаженное гневом и все же прекрасное женское лицо с широко открытым ртом пело! Даже слова можно было услышать: «Вставай, страна огромная!..» У Никитина похолодела спина. Он снял очки и повернулся к Вучетичу, словно спрашивая: «Да может ли такое быть?» И скульптор захохотал, как демон, раскатисто и зловеще. Вдосталь насладившись реакцией Никитина, Вучетич усадил его на табурет, а сам подошел к бесформенному большому кому глины и вонзил в него твердые пальцы. Скульптор сердито и сосредоточенно сопел, а то вдруг принимался немыслимо фальшиво напевать, не переставая давить и мять глину, выжимая из нее слезы. Скорые руки, на которые скульптор смотрел, словно испытывая, как они слушаются хозяина, творили у Никитина на глазах живое женское тело. Не прошло и получаса, как гневное лицо стало жить одной жизнью с только что вылепленным торсом. Женщина словно бы рвалась к ним навстречу и занесла над ними руку с мечом.