— Напрасно вы меня жалеете, — сказал вдруг Андрей потвердевшим голосом. — Я еще раз вам говорю: из института ушел по своей воле. Меня приглашают в другое место.
Наступила пауза. Неловкая, долгая.
— Говорят, у вас есть мастерская?
— Я делаю там кое–какие мелочи.
— А вы упорный, — сказала Маша после недолгой паузы. И затем добавила: — И добрый. Василек вас помнит.
— Вы правду говорите? — оживился Андрей.
— Да, он спрашивал о вас, вы ему понравились.
Протянув на прощанье руку, сказала:
— Почему не ходите в театр? Приходите.
Андрей, пожимая ей руку, сказал:
— Приду.
Глава одиннадцатая
На копре шахты «Зеленодольская» вдруг погасла звезда. Смотрят на нее горняки соседних шахт и диву даются. Случаются, конечно, заминки и на «Зеленодольской», но чтобы она план не выполнила — такого давно не было. Пожалуй, с тех пор, как начальником шахты стал Селезнев, она все время в передовых ходит. А тут вдруг нате: звезда погасла!..
И только горняки «Зеленодольской» смотрят на копер без тревоги. Наоборот, с улыбкой посматривают они на потухшую звезду, хотя и знают: пока идет наладка нового агрегата, премии им не видать. Хорошо заработают только монтажники угледобычного струга, да еще бригада крепильщиков Данчина. Им поручено устанавливать в Борейкиной лаве — там, где монтируют струг — шагающую крепь, тоже новую и тоже диковинную. Знавшие в ней толк слесари говорили, будто так она подопрет кровлю, что крепильщикам вроде бы и делать будет нечего. Знай только кнопки нажимай да на лампочки поглядывай.
По двенадцать–четырнадцать часов не выходили из лавы монтажники. В шахтном дворе собиралось много зевак. Сидели на деревянных кругляках, курили.
— Неужто лава без людей? А мы куда?..
— В колхоз. Там теперь и заработок побольше, чем в шахте. Опять же, на вольном воздухе.
— Горняк пуповиной к шахте прирос. Не оторвешь.
Случалось, по дороге в магазин заворачивали в шахтный двор женщины, затекали стайки любопытных ребят. Голос подавать не решались, но слушали. Горняки пытали свой завтрашний день.
— А как, братцы, крепь шагать будет? Чудно!..
— Сжатый воздух пустят, она и передвинется.
Рядом гремела подъемная клеть. Несколько парней закатывали в клеть мотки резинового шланга, какие–то колеса, цепи, гидравлические тумбы — те самые, которые будут «шагать» под действием сжатого воздуха.
Вечером двор пустел. Суды–пересуды, россказни–догадки переносились в поселок, в дома горняков. Говорили даже о каком–то электронном диспетчере, который всему будет командир в шахте, но в такие фантазии, разумеется, никто не верил.
А под землей горняки готовили новое наступление на угольный пласт. На линию атаки выводились батареи невиданных доселе механизмов.
В верхней части лавы, там, где шахтеры спускаются в нее из штрека, Кузьма Борейко сделал в пласте уступ, расчистил просторную площадку. Сюда затаскивали главный «тянущий» мотор и все, что к нему относилось. Здесь же монтировался распределительный щит воздухопровода. Макар Данчин устанавливал щит, Борейко — мотор. Все старались делать сами — так, чтобы на совесть, намертво. Чтобы в ответственный момент ничто не лопнуло, не отпало.
Конструкторы подлаживали агрегат для Борейкиной лавы — он был единственным в своем роде, его легко было скомпрометировать. И наоборот: если струг пойдет хорошо, им вооружат другие шахты.
Зазвонил телефон — он висел тут же на стойке. Говорил начальник шахты:
— Макар, ты?.. Пошли с телефоном человека по местам, где установлены электронные датчики. Да расторопного, слышишь? И смышленого! Пусть от каждого датчика звонит наверх Самарину. Электроники скажут ему, что делать. Все понял? Выполняй!..
Наверху, в диспетчерской, Андрей налаживал машину. Ему помогал Кантышев. Он первый отвечал на телефонные звонки, встречал заходивших в диспетчерскую представителей совнархоза, обкома…
В диспетчерскую зашли Селезнев и Евгений Сыч, оба в шахтерских робах — приготовились к спуску в лаву.
— Я вам не нужен? — спросил начальник шахты, обращаясь к Самарину.
— Нет, у нас все в порядке, — ответил Андрей.
Начальник шахты и корреспондент спустились вниз. Сыч должен был написать репортаж о событии на «Зеленодольской». Напутствуя его, редактор сказал: «Постарайся написать живо. Это очень важно». Сказал дружески, сердечно, будто речь шла о чем–то личном, близком ему, редактору. И Женя возгорелся желанием написать сильно. Вот только бы ничего не пропустить, все увидеть и правильно понять.