— Я никогда не знал, что моя красавица забудет про лунное затмение, с тех пор как она была... — Он приближает свои руки близко друг к другу, изображая малышку Хлою.
— Затмение сегодня вечером? — Мои глаза широко открываются. Я не могу поверить, что это совершенно выскочило у меня из головы.
— Гордон занимает большую часть твоих мозговых клеток. Просто убедись, что оставляешь немного места для других вещей. Он хороший парень, но в этом возрасте даже у хороших ребят в мыслях лишь собственные гормоны.
— Он не такой, папочка.
— Они все такие, красавица, — парирует он. Папа хочет, чтобы я это поняла, и поняла хорошо. — Я был таким, и думаю, я довольно приятный парень. Так что будь осторожна.
— Хорошо, я поняла.
Волна несет лодку к живописной небольшой скале, затем снова успокаивается. Папа открывает ещё пиво, ложится на спину и смотрит на Луну. Он закончил свою лекцию, если её можно так назвать, но мне стало интересно, вдруг он прав. Если все парни такие, то почему не я чувствую, что Гордон использует меня?
Добрых двадцать минут мы ничего не говорим, просто смотрим в небо и ждем. Затем, мало-помалу, нижний край Луны начинает выравниваться, темная тень закрыла очертания Луны. Это удивительно, что мы — наша гигантская, массивная планета — мешает продвижению солнечного света.
Я пытаюсь представить себе отца подростком, ещё до встречи с мамой. Сколько девушек у него было? Он любил кого-нибудь из них? Как он отреагировал на мое удочерение? Представляя его с разных сторон с одной стороны делает меня ближе к нему, а с другой — отдаляет. Я никогда полностью не узнаю его и его секреты. И будучи его дочерью, я не хочу их знать.
Я осматриваюсь вокруг, проверяя, бодрствует ли он все еще, оценивая небесное шоу. Его глаза — щелочки, но открытые. Периферийным зрением он ловит меня, наблюдающей за ним, и выдаёт одну из его милых улыбок папочки. Восхитительную улыбку папочки. Я улыбаюсь в ответ. Наползающая тень, наконец, закрывает всю поверхность луны интенсивным оттенком красновато-оранжевого, и я не могу не думать, что мой папа немного походит на лунное затмение — непонятный в своей части тени, но все равно видно, все равно красиво, и все еще там, когда я смотрю на него.
Весенние каникулы, наконец, наступили, и я могу наслаждаться утренним сном. Целую неделю мне не придется видеть древнего Руни и решать любые уравнения. Я помогаю маме с малышами в течение дня, и оказывается, что моя помощь делает маму счастливой. Иногда по утрам я обнаруживаю Рока, спящего на крыльце, когда он приходит на завтрак. Они с мамой смотрят музыкальный телеканал, после чего он уходит, будто на секретную миссию. Я больше даже не спрашиваю куда.
В среду утром я просыпаюсь от звука звонящего домашнего телефона, моя мама смеется, затем ее шаги слышатся в комнате младенцев. Больше ничего не помню, потому что я снова задремала, мечтая о теплом песчаном пляже и далеком запахе жареной ветчины и сыра.
— Хлоя, иди есть! — Я слышу, как кто-то зовет меня с пляжа.
Глубокий голод заставляет меня проснуться и отправить мою задницу на кухонный барный стул. Как будто я не видела пищу несколько дней.
— Ура, завтрак, — бормочу я, потирая глаза.
— Уже полдень. Это так ты наслаждаешься каникулами? — Мама говорит, кладя сэндвич на тарелку и разрезая его пополам. Не более чем через четыре секунды, я съела первую половину.
— Ага.
— Рок звонил некоторое время назад.
— Почему он не позвонил на мой телефон?
— Не знаю. Он позвонил, чтобы узнать, дома ты или нет. Он, вероятно, не хотел тебя будить.
— Что он сказал?
— Что он будет дома сегодня, если он тебе нужен, и что он слишком м надоедает. Он извинился за «бродяжничество, словно пиявка» — Она смеется, качает головой. — Он не надоедает никому, бедняжка.
— Он мог бы просто позвонить мне и сказать всё мне.
— Может, он хотел с кем-то еще поговорить. Ты проводишь так много времени с Гордоном, дорогая. Я думаю, может он просто чувствует себя немного... я не знаю... отверженным, может быть?
Я киваю, заканчивая остатки сэндвича с комком вины в горле. Я поговорю с ним позже.
— Можно мне ещё один?
— Конечно. — Она начинает другой бутерброд, потом говорит. — Ты знаешь, иногда я чувствую себя плохо из-за Рока. Мы для него как семья. — Она смотрит на меня секунду, затем возвращается к кухонным делам. — Это печально. Это заставляет меня ценить то, что моя мама и папа были рядом, чтобы поднять нас, хоть я и жалуюсь на них.
Я киваю. Это ее способ сказать мне, что я не должна искать ответы насчет моего дела по усыновлению? Потому что если это оно... вдох.