Дамы чаяли других удовольствий. Для них принарядиться по-летнему – многое значит. Никаких темных тонов, цветы только живые, ткани настолько легкие, насколько позволяют приличия. Графине Фикельмон предстояло облачиться в серебристо-розовое муаровое платье. Единственное украшение – брошь с камеей. Горничная завила ей волосы и подняла их черепаховым гребнем, сделав на макушке большой узел. Дарья взяла бумажный веер и записную книжку на ленточке. Готова.
Шарль-Луи зашел за супругой. Подали карету. До Шенбрунна не меньше сорока минут. В дороге молчали. Графиня попыталась было:
– Как тебе разговор у канцлера?
Но Фикельмон поморщился.
– Все без нас решено. Хотя, – он помедлил, – эти игры могут только погубить мальчика.
Когда карета остановилась и лакеи открыли двери, солнце стояло в зените. День сиял. Пришлось даже зажмуриться. В Вене никто не предается развлечениям на ночь глядя. Экипажи делали почетный круг по часовой стрелке мимо двух клумб, засаженных розовыми кустами, и уезжали на каретный двор. Нарядные пары следовали к Майдлинским воротам. Именно возле них и были распахнуты высокие двери, куда текла толпа приглашенных.
Шарль-Луи сделал супруге знак, и они с вереницей других гостей двинулись по лестнице вверх. Уже играла музыка. Легкие экосезы – то, что надо, пока публика собирается. Еще никто не танцевал. Все чинно слонялись по Малой Галерее и делали вид, будто рассматривают расписной плафон на потолке. Он был многофигурен и сложен, ибо каждый персонаж олицетворял то Справедливость, то Гений, то Снисхождение, то Величие империи. Дарье особенно понравился сидящий Марс, воровато заметавший тлеющие угли войны под мантию на плечах у Благополучия с рогом изобилия в руках.
– Очень поучительная картина, – улыбнулся Шарль-Луи. – Так здесь все и делается. Пламя распрей можно затоптать, но выгоднее его хранить, чтобы в нужный момент поделиться с соседями.
Двери в Большую Галерею отворились. Заиграл полонез, что означало появление императорской четы – старика Франца II и его четвертой жены, которые более не танцевали. Бал открывал эрцгерцог Фердинанд с супругой, несчастной принцессой Марией-Анной, которой было поминутно не по себе: гордиться ли положением мужа или сгорать со стыда за его убожество?
На фоне этих наследников герцог Рехштадтский выглядел молодцом, несмотря на крайнюю худобу и впалую грудь. Его не впервые показывали публике. Приглашали на выходы и гуляния, разрешали присутствовать на балах. Сегодня он был нарасхват. Дамы беспрестанно выбирали его в мазурке. Стройный и ловкий, он хорошо танцевал, но совсем растерялся от неожиданного внимания. Никто никому ничего не говорил, однако новость о том, что этот затворник может стать новым польским королем, мигом обежала город.
Вокруг принца сменялись разноцветные волны шелка, колыхались перья райских птиц. Казалось, что люди по-настоящему увидели его только теперь, старались сказать комплимент, завладеть вниманием, оттереть друг друга… И все будто радовались, оценив юношу, еще вчера им ненужного.
Дарья не отстала от других и откровенно перебила тур вальса у распустившей было паруса графини Вонсович. Франц послушно пригласил мадам Фикельмон. Та кружилась легко. Герцог на первый взгляд тоже. Только вблизи молодая дама услышала, как у него сбивается дыхание. Оно с едва приметным хрипом вырывалось из полуоткрытых губ, красных вовсе не от природы, а от мокрого осадка, который поднимался из легких и оседал во рту.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Конечно. – Франц улыбнулся. Но на его зубах Дарья заметила ржавую пленку.
– Вашему высочеству не следует утомляться.
– О! – рассмеялся партнер. – Вы сами знаете, что мне пророчат весьма утомительное будущее.
«Вам пророчат корону», – хотела сказать графиня, но вместо этого спросила:
– А чего хотите вы?
Принц поднял брови.
– Кажется, вы первая, кто обеспокоился такой мелочью.
– Значит, вы еще не решили?
– Я сам ничего не решаю, – устало бросил юноша. – Но я могу не захотеть. Что они все тогда станут делать?
Мадам Фикельмон отошла от принца в полной уверенности, что его будущее пока туманно. Но, обернувшись, увидела, что ее место возле герцога Рейхштадтского заняла роскошная графиня Вонсович. У той имелись свои планы, и, судя по восхищенному выражению лица Франца, тот не собирался им противиться.
Анна вступила в зал, полный дам в пышных ампирных туалетах, облаченная по моде Первой империи[18]. На ком другом такой наряд выглядел бы старомодно и нелепо, но дерзкой польке только придавал прелести. Весь облик графини кричал о славе Франции и Бонапарта, о днях юности и надежд. Толпа с ропотом расступилась перед ней.
18
Первая империя – времена Наполеона Бонапарта, ставшего монархом в 1804 г., – ознаменовалась античным силуэтом платья. К 1820-м гг. мода изменилась в пользу широких юбок, появились наряды a’la царствование Людовика XIII.