На берегах великой американской реки Миссисипи — на хлопковых полях и в рабочих лагерях, на фабриках и в негритянских кабачках — рождалась другая форма песенного искусства американских негров — блюз.
Само слово «блюз» (от английского blue — «унылый», «печальный») содержит характеристику новой музыки. Возникшие в последней четверти прошлого века блюзы, продолжая музыкальные традиции спиричуэле, были почти полностью избавлены от религиозной тематики. Исполнитель блюзов обладал большей свободой: он мог импровизировать, переходить па речитатив, имитируя разговорную речь, использовать такой технический прием, не поддающийся обычной нотной записи, как глиссандо — скольжение от одного тона к другому. В каждом блюзе негритянские музыканты употребляли ноту, расположенную между большой (мажорной) и малой (минорной) терциями семиступенного лада. Эта нота, названная «блюзовой», в сочетании с мажорным аккордом производила сильное впечатление на слушателей, вызывая у них чувство глубокой печали.
Блюзам было свойственно настроение большей тоски, одиночества и безнадежности, чем другим негритянским песням. «Блюзы на меня всегда производили впечатление беспредельно грустной музыки, гораздо более грустной, чем спиричуэле, — писал выдающийся негритянский поэт, автор многих стихотворений-блюзов Ленгстон Хьюз. — Это потому, что в блюзах горесть не смягчена слезами, а, наоборот, ожесточена смехом — абсурдным, противоречивым смехом горя, который рождается тогда, когда нет веры, на которую можно опереться».
Негры поражали белых хозяев Америки не только поразительными музыкальными способностями, феноменальным даром к сиюминутному творчеству, к коллективной импровизации. Они подарили своей новой родине великолепных драматических актеров.
Подлинное искусство не различает цвета кожи… В начале двадцатых годов прошлого века некий Браун основал в Нью-Йорке негритянский театр, получивший название «Африканская роща». Начав с постановок простеньких водевилей, темнокожие актеры-любители вскоре доказали, что им подвластен и сложный мир шекспировских страстей. Особый успех у почитателей «Африканской рощи» имела постановка «Ричарда III». В этом спектакле выступил в эпизодической роли юный негр Айра Олдридж, которому суждено было стать выдающимся трагическим актером XIX столетия.
Олдридж переехал в Англию, где выступил на провинциальных сценах в роли Отелло. Успех был огромным. Артист настолько реалистично показывал страсти своего героя, настолько темпераментно и органично действовал на сцене, что вызывал у части публики убежденность в достоверности происходящего.
Десятого ноября 1858 года уже в ореоле мировой славы Олдридж впервые выступил в Императорском театре Петербурга. Русская публика восторженно приняла темнокожего артиста. Он играл на сценах театров Москвы, Киева, Одессы, Казани, Нижнего Новгорода, Ярославля, Астрахани и других городов. И здесь манера игры великого трагика порой приводила к анекдотическим ситуациям. Внучка актрисы А. П. Новицкой-Капустиной, сыгравшей роль Дездемоны во время гастролей Олдриджа в Харькове, вспоминала о кульминационном эпизоде шекспировской пьесы: «Глаза Олдриджа налились кровью, изо рта пошла пена. Моя бабка перепугалась до смерти. Роль у нее вылетела из головы, на мгновение она остановилась… И вдруг над своим ухом она услышала шепот Олдриджа: «Нишево, нишево!» И затем снова по-английски страшный крик. Его руки у нее на горле, он душит ее подушкой. Все то же страшное лицо и шепот по-русски: «Нишево, не бойся…» В конце акта — буря оваций. Все еще дрожа, бедная Дездемона вышла кланяться рука об руку с черным чудовищем, которое теперь смотрело на нее со спокойной улыбкой».
Особенно тепло приветствовали негритянского трагика лучшие люди России, мечтавшие об отмене крепостного права в своей стране, ненавидевшие рабство во всех его проявлениях. Они увидели в Олдридже не только выдающегося актера, но и убежденного противника угнетения человека человеком.
«У нас теперь африканский актер чудеса выделывает на сцене. Живого Шекспира показывает», — восхищенно писал своему другу, реформатору русской сцены М. С. Щепкину великий украинский поэт Тарас Григорьевич Шевченко. Случай вскоре свел Шевченко с Олдриджем. Они познакомились на петербургской квартире известного своими либеральными воззрениями вице-президента Академии художеств Федора Петровича Толстого, который хлопотал об освобождении поэта-революционера из ссылки. Отличный рисовальщик, Шевченко в память о встрече с прославленным актером набросал его портрет…
Если судить по детским воспоминаниям Поля, музыкальные и актерские способности выявились у него довольно рано. У отца был глубокий бархатистый бас, казавшийся Полю совершенным музыкальным инструментом. Голос Уильяма Дрю Робсона легко передавал любые оттенки настроений. Можно предположить, что в священнике Робсоне мир потерял незаурядного вокалиста.
Проснувшаяся в восьмилетием Поле любовь к музыке настоятельно требовала своего выражения. Домашние пробы голоса мальчика показали его звучность и музыкальность, но останется ли он таким же после обязательной ломки? Во всяком случае, еще не слишком задумываясь над будущностью своего младшего сына, отец уделял много времени занятиям с ним. добиваясь четкой дикции. Музыкальные способности Поля не остались незамеченными и в школе города Сомервилла, куда переехал отец, согласившийся вновь вернуться к пасторской службе. С мальчиком охотно занималась учительница музыки мисс Восселлер.
В сомервиллской школе Поль посещал и драматическую студию. Преподавательница английского языка Анна Миллер познакомила его с пьесами Шекспира, и потрясенный силой страстей его героев Поль вознамерился во что бы то ни стало сыграть Отелло на школьной сцене. Растроганная его решимостью учительница помогла подготовить ему эту роль. Как прошла премьера, переволновавшийся Поль не запомнил. От дебюта осталась только горькая убежденность: никогда больше не выходить на сцену.
И все же главными учителями Поля Робсона были друзья его отца, его друзья… «Это были работящие люди, в большинстве своем бедные имуществом, но столь богатые чувством сострадания! Сколько в них было гуманной доброты и духовной силы, выкованной веками угнетения! В домах этих людей смеялись от всего сердца, рассказывали всевозможные истории, полные народного юмора, у них был здоровый аппетит к жизни, и к питательным овощам, и к черному гороху, и к маисовому хлебу, которыми они делились со мной. Здесь, в этом маленьком ограниченном мирке, где дом заменял все — и театр, и концертный зал, и общественный центр, — жила теплота песни. Песни любви и страстной тоски, песни, рассказывавшие об испытаниях и победах, о глубоких реках и веселых ручейках, ритмичные баллады, духовные гимны и блюзы, беспредельно печальные песни — спиричуэле, несшие с собой целительное утешение.
Да, я слышал, как поет мой народ!»
ВСХОДЫ
Успех в жизни следует исчислять не деньгами или личным преуспеянием — целью человека должно быть наиболее полное раскрытие заложенных в нем самом возможностей.
У дверей сомервиллской средней школы застыла сухопарая фигура ее белого директора Аккермана. Издали завидев его, школьники, спешившие на занятия, испуганно умолкали и, почтительно поздоровавшись, старались побыстрее проскользнуть в здание. Аккерман равнодушно взирал на подопечных, не удостаивая никого из них даже кивком головы.
По коридору пробежал шустрый мальчуган с бронзовым колокольчиком в руках, известившим о начале уроков.
Аккерман продолжал стоять на крыльце. Он ждал опоздавших. Проходила минута, другая, недовольство директора усиливалось, а излить его было не на кого. Школьникам был хорошо известен злобный нрав Аккермана, и они избегали лишний раз попадаться ему на глаза. Опоздание неминуемо влекло за собой встречу с директором, а уж тут не обойдется без брани, оскорблений или даже физического наказания.