Шарль Морис задумал написать о нем книгу. И Поль 7 сентября 1887 года в письме к нему обратился с просьбой добавить к образу «обжоры и хулигана», коим он слыл, несколько черточек Дон Кихота, коим он на самом деле являлся.
Кажется, тучи начинали рассеиваться. Материальное положение улучшалось. Он даже писал Шарлю Морису: «Когда я выйду отсюда, у меня будет хлеб и крыша над головой, по крайней мере, на время». Наконец-то он выбрался из ямы и продолжал двигаться вверх. Друзья могут верить в него, он не обманет их надежд.
Завершилась целая эпоха. На этот раз, весной 1888 года, из больничной неволи освободится совсем другой Верлен. У этого Верлена будет одно только желание — жить, наконец!
Глава XIX
КАЗАЛЬС, ИЛИ ПОСЛЕДНЯЯ ВСПЫШКА (20 марта — конец декабря 1888 года)
С 450 франками в кармане 20 марта 1888 года в 9 часов утра Верлен покинул Бруссе.
В тот же день он остановился в гостинице «Руайе-Коллар», что на улице Руайе-Коллар, дом 14, между бульваром Сен-Мишель и улицей Сен-Жак, рядом с Люксембургским дворцом. Вероятно, этот отель ему посоветовал его друг, Эмиль Ле Брен, преподаватель «Эколь Альзасьен», живший там же. Гостиница «Руайе-Коллар» была огромным массивным зданием. Рядом находился дом, где 24 мая 1871 года был арестован Рауль Риго (он сам мужественно сдался полиции, когда по ошибке вместо него собирались расстрелять хозяина дома).
Хозяева, г-жа Тьери и ее сестра, были горды принять у себя такого известного поэта. Верлен оказался очень неудобным постояльцем (особенно тяжело было по средам, когда он принимал гостей), но сестры Тьери восхищались им и терпели.
С 8 часов вечера начиналось дефиле. Толпы гостей заполняли лестницу. Здесь часто бывала молодежь, поскольку приемы у Верлена в скором времени стали событием «левого берега». Здесь встречались «старики» (Вилье де Лиль-Адан, Малларме, Блемон, Мореас) и «юная поросль» (Гюстав Кан, Леон Дешан, Адольф Ретте, Морис Леблон, Реймон Мейгрие и другие), толпились любопытные, журналисты. У хозяина гостеприимного дома для каждого находилось теплое слово. Он представлял гостей друг другу, заводил дискуссии, просил пришедших почитать их новые стихи и тщательно заботился о том, чтобы стаканы были всегда полными (пили ром, коньяк и пиво) и на тарелках всегда была еда (пирожные, фрукты, пироги).
Естественно, при таких условиях деньги текли как песок сквозь пальцы, но его это не волновало, лишь бы только вечера продолжались. Верлен жил только теплом своих друзей, в огне литературных, религиозных и политических споров (в религиозных особенно блистал Вилье[547]). Собравшиеся обсуждали текущие события, рассказывали истории. И в этой атмосфере дружбы, смеха и поэзии Верлен чувствовал возвращение молодости.
От этих знаменитых сред сохранились два наброска Казальса. На одном Верлен изображен в виде Силена, в пижаме, стоящим поодаль. На другом — он в толпе, между Анри д'Аржи и Габриэлем Викером, рядом с ними Вилье, Рашильда, Лоран Тайад, Мореас, Телье, Берришон, Клерже и сын Эрнеста Ренана, Ари. В центре — сам Казальс а-ля денди с вызывающим моноклем в глазу, в руке цилиндр[548].
Иногда эти вечера продолжались в любимом кафе Верлена «Франциск I». Это кафе, которое он называл «роскошным», находилось напротив ограды Люксембургского сада, на углу бульвара Сен-Мишель и улицы Гей-Люссака. Верлена всегда, не только по средам, можно было найти именно здесь, в первом зале. Правда, здесь он не работал и ничего, кроме писем, не писал. Однако не оставлял он без внимания и другие заведения: кафе «Ля Палет», «Золотой петушок», «Лё Каро», «Дофинские Альпы». Но в это время Верлен не пьет. Лоран Тайад пишет, что Верлен вовсе не был таким пьяницей, как его рисуют, все сильно преувеличено, а Поль Фор заявляет, что видел поэта десятки раз и никогда тот не был пьян[549]. Это подтверждает и Рашильда: «Абсент он скорее выливал, чем выпивал»[550]. Действительно, он в это время держался, иначе бы сестры Тьери не приглашали его обедать с ними.
Когда пришло лето, вечера по средам стали скучными, им не хватало разнообразия и глубины. Верлену пришлось воззвать к своим верным друзьям. «Поверьте и скажите своим знакомым, что мои среды впредь станут серьезными», — пишет он Казальсу 20 августа 1888 года. Возможно, что его вечера стали игнорировать еще и потому, что пришлось сократить расходы на «буфет».