Верлен повторил свою исповедь и получил необходимые гарантии безопасности. Не успел он успокоиться, как возник новый повод для опасений. В январе 1893 года Верлен вновь обратился к Эдмону Пикару:
— Я являюсь автором «легкомысленного сборника», изданного в Бельгии, а затем уничтоженного по решению суда.
— Не надо беспокоиться из-за этого, — ответили ему[666].
Осторожность Верлена распространилась даже на чисто профессиональные вопросы. У Малларме, только что вернувшегося из Бельгии, где он читал доклад о Вилье де Лиль-Адане, Верлен спрашивал, читал он по бумажке или нет.
Наконец, он выписался из Бруссе в середине января 1893 года. Он был нищ, но полон надежд. Поэт восстановил свои силы и был готов ко всем испытаниям. Блок предложил издать очерки о его путешествии по Бельгии, а Морис Бушор наметил создание нового комитета по поддержке Верлена, который обеспечил бы ему ежемесячную ренту в 50–60 франков[667]. Все это не мешает Верлену умолять Ванье не отпускать Филомену без гроша в кармане («Я очень люблю бедняжку, но это настоящая прорва») или изображать ярчайшими красками глубину своей нищеты в письмах к графу де Монтескью.
Он снял комнату на пятом этаже одного очень старого дома на улице Сен-Жак, не осмеливаясь явиться к Эжени на улицу Фоссе-Сен-Жак, где он оставил все свои вещи. Его злость испарилась, как только он нашел способ исправить то, что натворила его бывшая подруга. Однако Верлену было необходимо пожить у Эжени, чтобы там, в тишине, еще раз просмотреть тексты своих докладов. Квартира Эжени была хороша и с финансовой точки зрения. «Живя один, тратишь больше», — заметил поэт в письме Зилкену. Итак, Верлен принял решение: будь что будет, но он снова переедет к Эжени. 13 января он отправляет к Эжени Казальса, чтобы тот заверил ее в «искренней симпатии» со стороны Верлена. Пусть она вернет ему носки, платки и одну или две рубашки, если возможно. Задание было сверхсекретным, ведь Верлен, заинтересованный в том, чтобы оставаться в глазах графа де Монтескью невинной жертвой злодеяния, в письме от 9 января 1893 года[668] уверял того, что покинул квартиру на улице Фоссе-Сен-Жак и не думает туда возвращаться.
Эжени заставила долго себя упрашивать, и только в феврале прислала записку, которая, впрочем, связывала ее только наполовину. «Дорогая моя, что за шутки? — тотчас ответил ей Верлен. — Я скоро прибуду. Примешь ты меня или нет? П. В.». И в качестве постскриптума: «Покончим с этой тоской и одиночеством»[669].
Через некоторое время Верлен смог отпраздновать победу — он сообщил Зилкену свой новый «более или менее приличный» адрес: дом 9 по улице Фоссе-Сен-Жак.
Однако время отъезда приближалось, а бельгийцы все не высылали деньги в счет будущего гонорара — голландцы вели себя получше! Без малейшего стыда Верлен пишет Октаву Мосу, что ужасно беден и, следовательно, ему нужны деньги на одежду и на билет. У Жюля Дестре он тоже попросил сто пятьдесят франков, но тот прислал только пятьдесят, и Верлен 24 февраля, перед самым отъездом, отправил ему еще одно письмо:
— Если бы вы могли прислать мне еще пятьдесят франков, я бы приехал в более подобающем виде.
У Верлена не было никакого шанса получить эти деньги, ведь он уезжал уже на следующий день. Что ж, тем хуже! Бельгийцы увидят его в старом пальто и красном шейном платке!
Все готово, паспорт в порядке. Шарлеруа, Брюссель, Антверпен, Льеж и Гент ждут поэта. Одна небольшая неприятность: в Брюгге и Лувене его появление считают нежелательным. Встречать поэта кроме Октава Моса должны были такие известные личности, как Метерлинк, Эдмон Пикар, Анри Картон де Виар, Жюль Дестре и другие. Было сделано все возможное, чтобы обеспечить успех турне.
В то время до Шарлеруа было больше четырех часов езды, так что, выехав в субботу 24 февраля в 12.40, Верлен прибыл в этот шахтерский городок около пяти. Жюль Дестре ждал его на вокзале.
— Получили ли вы, — тотчас спросил он нашего путешественника, — пятьдесят франков, о которых просили в своем последнем послании?
Верлен, охваченный беспокойством, поспешно написал одно письмо Ванье, назначенному получателем, с наказом не выпускать деньги из рук, и второе — Эжени, предупреждая, что Ванье приказано ничего ей не давать. Обжегшись на молоке, дуешь на воду…
Первую ночь в Бельгии поэт провел на Марисинель-ле-Шарлеруа, у Жюля Дестре.
На следующий день, после завтрака, на котором присутствовали некоторые местные знаменитости, Верлена повели в «Эден Театр», где он должен был выступать. Собралось около полутора тысяч человек: шахтеры, металлурги и их семьи. Впрочем, было очевидно, что все они пришли слушать не Верлена, а соревнование местных духовых оркестров. Дестре представил поэта и попросил проявить снисходительность по отношению к великому человеку, голос которого слаб по причине насморка. Двадцать минут докладчик, заглушаемый всеобщим гомоном, рассуждал о символизме и верлибре. Слышно его было плохо, понять — трудно, и поэтому публика не поскупилась на аплодисменты. Затем последовала вещевая лотерея.
667
Морис Бушор был возмущен «хамством» и «безразличием» тех, кто обещал поддержать Верлена, но не сделал этого. Он написал об этом поэту 10 января 1893 года (Национальная библиотека, рукопись N.A.F. 13 150).
668
Он добавляет, что разоблачил в суде «эту потаскушку» (Эжени), которая уже давно пакостила ему. Письмо опубликовано в Рише, 1953, с. 88.