«Мы очень весело проводим время вместе. Но он не один. С ним его немой друг, который изяществом тоже не блещет. Это Рембо»[251].
Альбом Регаме сначала пополнился двумя десятками карикатур на Коппе, одним изображением Наполеона III работы Верлена, и еще одним — Наполеона IV работы Рембо. Затем последовала полная аллегорий графическая композиция за авторством того же Верлена, изобразившего террасу «Академии Абсента» на улице Сен-Жак. На картине ангельского вида Рембо увенчивал Кариа лавровым венком, попутно объясняя жестом маленькой продавщице цветов, стоящей на тротуаре, что этот молодой человек тронулся умом. На заднем плане — олицетворение Парнаса: Катулл Мендес и Леконт де Лиль, с кинжалами в руках, замышляют страшную месть.
Как бы в ответ на новый визит друзей в октябре Регаме набросал их портреты: Верлена — эдакого высоколобого Сократа со склоненной головой, и Рембо в цилиндре, дремлющего на стуле. На другом эскизе была изображена совместная прогулка Артюра и Поля в оборванном платье по одной из лондонских улиц. Рядом полисмен, с подозрением наблюдающий за ними.
Они также снова встретились с Эженом Вермершем, их старинным товарищем — еще бы, они знали его со времен вечеров в Шведском кафе и «Аннетона» — и несколькими другими знакомыми той поры. Как счастлив был Верлен, снова попавший, уже на берегах Темзы, в атмосферу Латинского квартала своей беспечной юности!
Конечно, он жалуется Лепеллетье на неразумность жены, осмелившейся, судя по всему, требовать от него ежегодных алиментов в 1200 франков и брюзжать по поводу его отъезда с Рембо (как будто она сама не покинула семейное гнездышко в начале года!). Но он напрасно старается изобразить глубокую печаль: по нему не скажешь, что он удручен. Он скорее пожимает плечами, нежели злится: в самом деле, возвращение в «тестий дом» было уже невозможно! Его изгнали, сделали все, чтобы он их покинул, «издевались, оскорбляли, взламывали ящики его письменного стола (фу, как неприлично!), провоцировали его, как могли». Он совершенно не виноват в их де-факто раздельном проживании, которое он вынужден терпеть и о котором сожалеет. Если никто этого не понял, что поделаешь?
— Что же делать, кроме как плюнуть на все это? — такой вопрос он задает Эмилю Блемону 1 октября 1872 года.
Окончив эту тираду, он возвращается к описанию своих впечатлений от Лондона: тут и уличные мужские уборные, и пабы, и бары, и кабаки, и т. д.
К концу сентября Вермерш, незадолго до этого сыгравший свадьбу, уступил им свою комнату в доме 34–35 на Хоуленд-стрит, улице в строгом архитектурном стиле, построенной, как и соседний квартал Фитцрой-сквер, архитектором Адамсом[252] в XVIII веке.
Постоянные отголоски того, что затевалось в Париже, в конце концов нарушили и без того лишь видимое спокойствие Верлена. Тогда Поль решает сыграть на опережение и обращается к Виктору Гюго, которого, как он подозревал — и не беспочвенно, — Матильда одолевала своими жалобами. Верлен пишет ему, что Матильда не имеет права ни на что жаловаться, ибо, по его словам, не он бросил ее, а наоборот (sic)!
А в Париже действительно не теряли времени. Второго октября, когда материалы дела были собраны, г-н Гийо-Сионе подал иск о раздельном проживании супругов и разделе имущества. В преамбуле было указано, что г-жа Верлен намеревалась возбудить судебное дело еще в феврале, а далее следовали одиннадцать пунктов с приложением медицинских свидетельств, не допускавших сомнения в том, что со стороны Поля имело место жестокое обращение с женой и нанесение ей тяжких оскорблений, за каковые действия предусмотрено соответствующее наказание статьей 331 гражданского кодекса.
Чуть позже через комиссариат полиции квартала Клиньянкур Верлен получил от судебного исполнителя, г-на Гимара, повестку в суд, заседание которого должно состояться 16 октября в присутствии председателя суда и будет иметь целью примирение сторон, как это предусмотрено законом. В тот день заочно — ответчик не явился — суд принял постановление, позволяющее Матильде жить у родителей в доме 14 по улице Николе и запрещавшее ее мужу «посещать жену в вышеуказанном доме».
Таким образом, судебная машина была запущена. Верлен резко отреагировал на все это, угрожая отправиться в Париж «бить морду» г-ну Гийо-Сионе. Он говорил о новом созыве «суда чести», о том, что оповестит прессу о происходящем, ибо он тоже располагал некоторыми «доказательствами»! «Старый негодяй и его злобная и полная холодной ненависти дочка, — заключал он, — ничего не добьются!»
252
Вероятно, автор ошибается, имея в виду Роберта Адама (1728–1792) — шотландского архитектора, знаменитого своими зданиями в Лондоне (в частности, на Фитцрой-сквер) и Эдинбурге.