Не имея ровно никакого понятия о педагогике, Поль тем не менее принялся за дело и добился от своих учеников значительных успехов как во французском, так и в живописи, которой сам никогда не учился. Он преподавал по наитию, как сердце подскажет. Его принимали всерьез, его уважали, он пришелся очень кстати. Никогда еще он не чувствовал себя так хорошо.
«Живу в семье, — пишет он 10 апреля 1875 года Лепеллетье, — мистер Эндрю молод, читает по-французски, как я по-английски, но не говорит. Чьорт пабьери! (sic). В остальном — милый, сердечный, очень образованный».
Мистер Эндрю готовился к экзаменам в университете и поэтому обратился к Верлену за помощью в греческом и в латыни. По окончании занятий Поль беседовал с отцом Колтманом, бродил по саду, временами останавливаясь, чтобы сделать пометку в загадочном блокноте, или уходил гулять в поля. Какое благотворное влияние оказывала на него эта «безумно спокойная» жизнь! После бурь он наконец достиг тихой гавани.
Благодаря своей репутации вскоре Поль стал известен за пределами «Гремма скул». Доктор Смит из Сибси пригласил его в качестве учителя для своих четырех дочерей, почтенный полковник Грентам из Кил-Холла — для своих трех. Мистер Эндрю предоставлял в его распоряжение повозку, которой управляли Том Вест или пятнадцатилетний Джон Суден, ученик «Гремма скул», который вскоре стал хорошим приятелем Поля[344]. Верлена принимали с удовольствием, поскольку он был прост в общении, умел слушать других, а при случае мог рассказать какую-нибудь забавную историю. Преподобный отец Фрэнк Безант, который служил в храме в Сибси и занимался с несколькими учениками, стал его учеником и другом. По субботам Поль ездил на исповедь в Бостон, а по воскресеньям ходил к причастию в церковь Св. Марии, где проповедовал отец Герман Сабела, который, несмотря на немецкие корни, был Полю симпатичен. Да и в самом городе у Верлена было много друзей: синьор Селла, итальянский фотограф, знавший французский, ирландец-таможенник и многие другие.
Оставалось еще время, которое Поль употреблял на общение с Мильтоном, Марлоу и Теннисоном (последний оказал на него особенно большое влияние). «Круг чтения очень широк», — пишет он Лепеллетье.
Поль открывает для себя красоту английских духовных гимнов, слушая их в церкви Стикни, где старостой и чтецом-причетником был мистер Эндрю. Какое богатство! Какое разнообразие! Какая изысканность выражений, а временами какая сила! Он всегда испытывал отвращение к убогим песнопениям, слышанным в детстве, этим «торжественным псалмам, врачующим сердца»[345].
Этот новый источник мистических откровений не замедлил оказать влияние на его творчество, что на множестве примеров показал г-н Ундервуд[346].
Его вера ничуть не страдала, наоборот, она крепла в атмосфере душевной теплоты и благочестия, которая окружала его. Всю свою жизнь, по его словам, он посвятит Святому распятию и Деве Марии, его Матери, которая сложила его руки в молитве. Он дает обет петь отныне только о славе Непорочной Девы и Ее божественного Сына. Так, например, в один прекрасный день Делаэ с изумлением прочел о его намерении написать на основе христианских сюжетов эпос под названием «Молитва» на четыре тысячи строк (нечто вроде католической «Всемирной истории», начиная с Адама и Евы)! Делаэ, который или не верил совсем, или верил, но без особого энтузиазма, не может прийти в себя. «Несмотря на мой рацианализ (sic), — отвечает он Верлену, — эта идея стихов на католические темы меня просто потрясла. Это может оказаться весьма ново и плодотворно».
Но прежде чем приняться за поэму, Верлен хочет закончить и отшлифовать сборник «В камере», который он частями, по 50–100 строк, отправляет тому же Делаэ на случай, если тот найдет «бесплатного» издателя. Но особо не настаивает, мирская слава его не волнует. «Я выше этого», — говорит он.
Рукопись, состоящая из 32 частей, сохранилась. Она начинается с обращения к читателю, о котором мы уже говорили, и содержит воспоминания о том времени, которое теперь ему кажется ничтожным (старые «коппейки»[347]), стихотворения, в которых автор возвращается в воображаемый ад (дьявольские стихи) или в реально существующую тюрьму, и, наконец, десять мистических сонетов. Можно только сожалеть о том, что сборник так и не вышел в свет, поскольку он отражает этапы перехода от отчаяния к надежде, прорыв из ада к небесам. Впоследствии стихи были распределены в случайном порядке по разным сборникам — «Мудрость», «Давно и недавно», «Параллельно».