— Не уходи. Останься в этот раз подольше.
— Нет. — Она щелкнула его по носу. — Я же сказала.
— Почему?
Взгляд зеленых глаз поверх очков.
— Нет — и все. Не-ет! — произнесла она нараспев и потуже затянула на тонкой талии поясок.
Пина шла, постукивая каблучками по влажной скользкой мостовой. ЗАГРЕЙ крался за ней. Раньше никогда не следил, а теперь шел и не мог повернуть назад. Она не оборачивалась. Прежде ЗАГРЕЙ не замечал, как она прямо держит плечи. Теперь заметил. Женщину, которая так держит плечи, нельзя ни о чем просить — это бесполезно. На мгновение он потерял ее из виду, потом вновь заметил блеск ее кожаного плаща. И тут вдруг кто-то ударил ЗАГРЕЯ в висок — сильно ударил, так что ЗАГРЕЙ покатился по мостовой. Вскочил, изготовился драться. А рядом — никого. Он растерянно покрутил головой. И получил новый удар в скулу. Правда, не такой сильный — в последний момент он что-то почувствовал, какое-то дуновение — то ли ярости, то ли воздуха — и сумел уклониться. Ударил сам наугад — и не промахнулся. Кулак ткнул во что-то плотное.
На всякий случай ЗАГРЕЙ отскочил. Ну, ясно! Дит в невидимом шлеме. Сейчас наверняка попытается зайти сзади и треснуть по затылку. ЗАГРЕЙ развернулся и ударил наугад. Попал. Дит взревел, послышался глухой шлепок. И на мостовой возникла туша Дита — косматая голова, массивное туловище и короткие ноги. Шлем, звеня, катился по камням. ЗАГРЕЙ кинулся следом и пнул шлем, как мяч. Тот прыгал по мостовой, еще удар и еще… Дит ревел от бессильной ярости и бежал следом. Ну что ж! Пусть попробует догнать и отнять. ЗАГРЕЙ мчался, как ветер, и вскоре очутился на берегу.
Солнце всегда ходит по той стороне неба, что за Стиксом. Слева поднимается, справа садится. Сейчас огромный медный диск скатывался за черную гребенку гор на горизонте. Стикс тоже был медным. Ладья Харона качалась на той стороне, набирая души для путешествия.
— Эй, Харон, держи подарок! — крикнул ЗАГРЕЙ и пнул шлем.
Но Дит успел схватить его на лету. Схватил и надел. И тут же скрылся в свою невидимость и сразу же навалился сзади и попытался спихнуть ЗАГРЕЯ в воду. От тяжести ноги ушли в тину по самые щиколотки. ЗАГРЕЙ ощутил ледяной холод.
«Вдавит сейчас в тину навсегда», — мелькнула мысль. Он сделал усилие и вывернулся. Дит не так уж и силен, а ЗАГРЕЙ, несмотря на свой маленький рост, был необыкновенно ловок.
ЗАГРЕЙ припустил вдоль берега, прислушиваясь — нет ли погони. Потом остановился и оглядел берег: других следов, кроме следов самого ЗАГРЕЯ, на топком берегу не было. Он остановился. Присел на торчащий из тины камень. Ноги дрожали. Нелепо. Он дрался с самим Дитом. Он хотел отнять у царя шлем. Разве ЗАГРЕЮ нужен шлем?
Вон Харону деньги нужны. С каждого за переправу берет перевозчик свой положенный обол. И набралось у него их не тысячи, не миллионы — горы. Ссыпаны в огромные сундуки, заперты на ржавые замки — бесчисленные позеленелые медные кругляки, не нужные никому. Однако Харон трясется над ними и проверяет ежедневно — на месте ли запоры?
«Что можно сделать с этими медяками? На что они?» — эти вопросы задавал себе ЗАГРЕЙ, когда оказывался на берегу и разглядывал стоящие друг на друге старинные сундуки. И каждый раз не мог отыскать подходящего ответа. Если попасть на ту сторону — можно продать в лавку нумизмата старинные монетки. Кто-то рассказывал про такие лавки, ЗАГРЕЙ уже не помнил — кто.
ЗАГРЕЙ написал ее имя в тетради и наблюдал как оно тает, как поднимается облачком и белесым дымком плывет по комнате — к окну, чтобы пуститься следом за хозяйкой. Прощай, Прозерпина! ЗАГРЕЙ съел один гранат. Гранат был таким же горьким, как кофе. Потом явился Цербер. Одна голова его гавкала на всякий случай, две другие кинулись лизать руки ЗАГРЕЮ. От слюны Цербера кожу щипало и вспухали крошечные розовые волдыри.
— Мучаешься? — спросил Цербер. — Хочешь удрать, небось.
— Не хочу, — сказал ЗАГРЕЙ, гладя жесткую шерсть пса на затылке. Врал. И Цербер знал, что ЗАГРЕЙ врет.
— Ничего не получится. Ни у кого не получалось.
— А ты бы мог…
— Нет.
Все отвечают «нет». Универсальное слово. Любимое слово. ЗАГРЕЙ не стал настаивать — смешно настаивать, разговаривая с Цербером.
В дверь кто-то поскребся. Осторожно, по-собачьи. Одна из голов Цербера недовольно рыкнула.
— Кто там? — спросил ЗАГРЕЙ.
— Как кто, — гавкнул Цербер. — Художник — явился за картиной.
ЗАГРЕЙ отворил. В самом деле художник — в длинной заляпанной краской рубахе, в нелепом берете — где он его только отыскал?
— Привет, — сказал ЗАГРЕЙ.
— Поможешь донести? — спросил художник, хмуро глядя в пол.
— Уже?
— Опять не хватило. Но в следующий раз получится. Я успею.
— Ну, я пошел, — гавкнули сразу три головы Цербера. Уже у порога одна башка обернулась и с глумливой ухмылкой сообщила: — Дит говорит, что ты такой же, как все.
ЗАГРЕЙ в ту минуту снимал со стены картину вместе с художником. Обернулся. Пес уже удрал. Дит говорит… Подумаешь, мало ли что говорит Дит! Они сняли картину. Она, хоть и без рамы, была, ох, как тяжела.
— Женщина еще не насладилась, — сказал ЗАГРЕЙ.
— Что поделаешь? Света больше нет. Ни единого фотона. А то бы я… Художник сдавленно всхлипнул.
— Ты молодец, Вин.
— Это ты обо мне? Я рад, что ты мой друг, ЗАГРЕЙ.
Художник не помнил своего имени, но картины подписывал. То есть вспоминал свое имя на тот миг, когда подписывал, а потом вновь забывал.
Они несли картину наверх, в мансарду. Поднимались выше, а становилось темнее. Когда отворили дверь в комнату художника — пахнуло холодом, жгучим, абсолютным. За дверью лежала черная, бархатная, непроницаемая тьма.
— Дальше я сам. Знаю, ты не можешь сюда войти, — шепнул художник. — Жди.
Он впихнул картину в комнату и закрыл дверь. ЗАГРЕЙ сел на ступеньку и стал ждать. Он думал о своей возлюбленной и о картине, которой скоро не станет. Когда ЗАГРЕЙ думал о Пине, то есть о Прозерпине, она казалась ему глупой противной стервой. Но почему-то он все равно о ней думал.
Художник распахнул дверь.
— Заходи!
Внутри было тепло. В огромном камине весело прыгали языки рыжего пламени. Горела картина. Шипела краска. ЗАГРЕЙ присел к огню. Полотно было еще почти целым — лишь по краям его облизывали оранжевые язычки. ЗАГРЕЙ увидел женщину в объятиях монстра. Ее тело дергалось — наконец она дождалась венерина спазма.
Подпись «Вин» уже сгорела.
— Это все-таки здорово, — бормотал художник, потирая замерзшие руки.
— Что здорово?
— Я успел написать целую картину и начать еще одну. Пока эта будет гореть, я закончу вторую и начну третью. И напишу… Да, напишу почти до половины. И так каждый раз. Я успеваю чуть-чуть больше. Скоро, у меня останется целая лишняя картина, которую не придется жечь.
Чудище отпустило женщину и попыталось выскочить из огня. Но не получалось: холст уже обгорел с краю, и жаркие рыжие языки фыркали жаром в морду твари и отгоняли в глубь картины. Изумрудное море шипело испаряясь.
Художник встал к мольберту и стал спешно работать. Надо было успеть, пока горит картина, создать другую.
— Ты похож на Калипеда, который все бежит и бежит, а ни на локоть не сдвинулся, — заметил ЗАГРЕЙ.
— Я сдвинулся! — тряхнул спутанными волосами художник. — Я пишу лишнюю картину! Лишнюю! Несгораемую! Понимаешь? А, ничего ты не понимаешь. Ты кем прежде был?
— Я не был прежде. Я все время — сейчас.
— Забыл, значит. Все забыли. А я — нет. Я знаю, что был художником.
— Заткнись! Я не забыл! — крикнул ЗАГРЕЙ, внезапно выходя из себя. — Просто не был прежде — и все. Только сейчас.
— Забыл! — удовлетворенно хмыкнул художник. — Вот там зеркало в углу, погляди, вдруг поможет. Хотя, сказать по правде, никому не помогает. Мне — тоже.
ЗАГРЕЙ подошел. Он знал, что увидит отражение, но все равно немного боялся. А вдруг — нет? Но отражение явилось. Лицо с курносым носом, немного детским ртом и круглыми удивленными глазами — то ли серыми, то ли зелеными. Русые растрепанные волосы — облик вечного подростка, который почему-то хочет выглядеть взрослым.