— А теперь пошла.
— Угу, в Угреево продавщицей наниматься.
Скрипнула телега — прибыл Аполлинарий Матвеевич Крутенков на пегой Калоше. Стегнув вожжой кобылу, оглядел сверху собравшихся и задом слез с облучка. В размеренных движениях чувствовалась стать благородного дона. Аполлинарий Матвеевич уже знал о постигшей деревню беде и выглядел подобающе моменту.
— Искать надо, — заметил он, похлопав флегматичную Калошу по тёплой и жилистой шее. — Сейчас народ по избам кликну, и пойдём в поле. Может, на заряд ушла? А может, в болото — и выбраться не может.
Чувствительная Сергеевна охнула и схватилась за грудь, представив, как несчастная Дашка блеет одна в болоте.
— Эх, — дед Игнат мечтательно потянул ноздрями махорочный дым. — Отпечатки бы снять.
— У козы? — покосился Макар Зосимович.
— У места происшествия. Вдруг там ещё уловки какие остались. Ты курнуть-то оставь, а то высосал всё до пальцев.
Макар Зосимович протянул Коломийцеву окурок, поплевал на палец и выпустил дым носом.
— Не уловки, а улики, — сказал он. — Да только один хрен, козу искать надо. Вон, у Петровича двое сорванцов растут. Им козлиные витамины сейчас нужны. Осенью поедут в интернат учиться, кто им такого насыплет? Одни помои из брикетов.
Народ вздохнул.
— Искать так искать. Пошли.
— Надо, это, прочистить местность, — кудахтал позади дед Игнат, имевший энциклопедическую память на всякую муру. — Я, это, по приёмнику слыхал.
— Голову бы тебе прочистить. Много за девяносто лет накопил!
Искали Дашку долго и бесполезно, все злачные рощи облазили. Даже в торфяник заглянули — нет козы. Испарилась бесследно. Уже отыскалась и старая резиновая лодка, потерянная рыбаками в прошлом году, и бочка из-под солидола, и ржавая бензопила, поломанная Павлом Ивановичем Загорулько, а козы всё не было! Одному деду Игнату да Кольке Полесову мерещилось — ходили парой, треща ветками и сбивая с толку честной народ.
К вечеру, порядком устав и проголодавшись, все вернулись в Косую, в рое очумелых мух и комаров. Плохо ходившая баба Сергеевна встречала на околице молча, как встречают отступающих солдат, глядя выплаканными глазами навылет.
— Ну, что делать будем? — спросил Егорка Пилеев, бередя душу. — Без козы нам кранты!
— Вот незадача, — сказал Полесов. — Видать, далеко ушла.
— Или прячется под корягой, дура.
— Её бы сверху посмотреть, с неба. Я в кино про такое видел. Сверху мы её сразу бы отыскали.
Макар Зосимович подозрительно глянул на Полесова и призадумался.
— Сверху да, — поддакнул он. — Сверху кого хочешь найдёшь, не то что козу.
В голове ирригатора уже зрел грандиозный план спасения Дашки — густел и собирался вокруг извилин, как масло на лопатках сепаратора. Пока он окончательно не созрел, я представлю главного героя.
Аполлинарий Матвеевич Крутенков работал простым колхозным ассенизатором, говновозом то бишь. Ездил на старой кляче по прозвищу Калоша, вдвоём возили кизяк в деревянной бочке от крупнейшего в Европе свинарника — кому на огород, кому для растопки. В общем, занят был человек при деле, пока колхоз «Рассвет зари» только лежал при смерти, председатель транжирил народные деньги на двух любовниц, а лёгкая промышленность и тяжёлое свинарникостроение не накрылись медным тазом.
Возраст у Калоши — загадочный, умей она складывать «иго-го» в буквы, могла бы запросто рассказать о походах Будённого не хуже деда Игната. Про подвиги кобылу никто не спрашивал, а самой трепаться недосуг — говна в бочке могли засохнуть.
Аполлинарию Матвеевичу стукнуло двадцать восемь. История его жизни в Косой была не так трагична, как история ирригатора Ширяева, но и хитрая изюминка в ней тоже имелась.
Не известно про зачатие, но рождался Аполлинарий Матвеевич не как все, идейно — вперёд ногами, не без помощи хирурга. Младенчество, детство, о которых и сказать особо нечего — лопухи, крапива, речка, мамкины шлепки, опять лопухи. Ну, зимой ещё сугробы добавлялись и катание на попе с горки. Детство быстро пролетело, и настала пора учиться.
Вот тут и начались чудеса. Все восемь лет, проведённые Аполлинарием в уездной школе-интернате, куда косочане сдавали отпрысков, как в камеру хранения, он, тогда ещё просто Апоша, имел совершенно чёткую жизненную позицию — неудовлетворительно. По всем предметам, категорически. Дело даже не в том, что он идиот, как полагали заслуженные педагоги, которым просто лень было возиться с мальчуганом. Дело в том, что Аполлинарий Матвеевич не тратил время на какие-то гипотенузы с рейтузами. Это могло интересовать только скучных и серых учителей. Хотя, признаем честно, Аполлинарий Матвеевич не являлся гением и на скрипке с трёх лет не пиликал, но был вполне обычным ребёнком, только очень застенчивым. По этой причине и разошлись пути с государственным всеобщим и условным образованием.