Уроки он ненавидел! Да и кому понравится пытка, когда тебя, ничего ещё толком не натворившего, выводят к доске и выставляют дурачком на глазах у гогочущих от радости сверстников. Им-то весело, они умеют отличать крест плюса от палки минуса!
Учителя не любили Крутенкова — полная взаимность. Даже вешали портрет на доске почёта, в графу «они позорят нас». Интернат шагал строем в буфет и пялился на надутую физиономию юного Аполлинария. Единственное, что вынес наш герой из такого наказания, — слава бывает разная… Отличники презирали, двоечники сторонились, и лишь пожизненные отличницы из женских классов с любопытством поглядывали на нескладного мальчика.
Появилась у Аполлинария мечта — красивая и светлая. О ней не догадывались не только сверстники Крутенкова, даже классный руководитель — толстая и нервная женщина, заведовавшая когда-то отделом в РОНО и терзавшая всю школу. Очень необычная мечта для железо-бетонного Угре-ева. Здесь мерилом человеческой нужности и успеха считалась должность нормировщика или начальника арматурного участка. А тут космос…
Случилось так. Попался Крутенков чудаковатому учителю словесности, изгою, тот тоже слыл юродивым — в конце семидесятых выслали откуда-то из-под Балабанова, за антисоветскую деятельность, на 101-й километр. Занесло человека, в общем. Ничего крамольного ссыльный учитель не делал, антисоветская деятельность заключалась в регулярном выпивании и поношении строя. Можно подумать, другие не выпивали и не поносили. Хотя кое-что всё же выходило за рамки. Вместо привычной нецензурщины, выражался он так художественно, что сие вообще не переводилось на язык рабочих и крестьян. Собутыльники враз трезвели и бежали стучать в обком и милицию. Благо, советская власть давно махнула рукой на вырожденца.
Так вот, стоял однажды Аполлинарий Матвеевич в углу кабинета химии, наказанный на виду у класса, и ковырял пальцем штукатурку. До конца урока далеко, и игра в шахтёра казалась интересней занудной математики.
— Зачем вы так, Валентина Сергеевна? — ужаснулся учитель, пришедший за журналом, и покосился на грустного карапуза в углу.
— Это вы о чём? — заслуженный педагог размазывала жирные двойки по линованной бумаге. — О Крутенкове? Не волнуйтесь, он совсем дурачок. Дебил.
Класс заржал, а у ссыльного учителя ёкнуло сердце. С тех пор и стали их видеть вместе. Учитель курит во дворе, Аполлинарий крутится рядышком, что-то спрашивает и морщит лоб. Да и сам одинокий учитель, потерявший в раздорах с властью семью, полюбил общаться с мальчуганом в свободное от «ятей» и «ижиц» время.
— О чём вы беседуете с Крутенковым? — интересовалась строгая и подозрительная завуч. — О чем с ним вообще можно беседовать? Мы ему и двойки с натяжкой ставим! За крестьянское происхождение.
— О звёздах, — загадочно улыбался учитель. — О звездах, Евгения Максимовна.
Увлёк учитель Аполлинария рассказами о ракетопланах, космических полётах, о Циолковском и русских сподвижниках космоплавания, всегда притесняемых властями. Часами слушал малец рассказы о далёких планетах. Они казались ему такими же понятными, как, скажем, велосипед, и, в сущности, очень похожими на Землю, только слегка неудобными для проживания из-за полного отсутствия воздуха.
Ну, удобно-неудобно — для Аполлинария не аргумент. Например, деду Игнату из родной Косой неудобно было жить без пенсии, её выдавали за сто тридцать вёрст с гаком, два часа в окошке, и добраться вовремя не имелось никакой возможности, а почты в Косой — ну вы поняли. Человек не блоха, проживёт и без. Привык и дед Игнат, и даже собес.
Сначала увлечение космосом было шуточным, потом стало доводить Крутенкова до трагических курьёзов. Что путь к звёздам тернист, Аполлинарий Матвеевич и раньше догадывался. Первое серьёзное испытание случилось на летних каникулах, когда, как учили в школе, переходя от теории к практике, хотел он залезть в космос, но свалился с забора и порвал парусиновые штаны о гвоздь.
Сколько было крику! Завхоз шлангом порол, завуч за уши таскала, пионервожатая значком стыдила и обзывалась. Чтобы, значит, впредь перед походами в космос снимал штаны и казённые ботинки. Государство не резиновое! В общем, полный антагонизм духовного с материальным. Лицом к лицу, вернее — шлангом к попе.