Я была посторонней.
Фотография того периода. Улыбающийся Олег, напряженная Лялька, и я — бледная тень в иссохшем теле. Я тогда только-только курс лечения прошла. Дала домашним слово, что больше никаких гаданий на дому. Да и вообще наш дом — наша крепость. И в нем не должно быть чужих. Только Олег, Лялька, я и моя маман по праздникам. В виде исключения. Мы обычная нормальная семья. Я домохозяйка. У Олега бизнес начал налаживаться. Деньги в доме были. Вот он и решил:
— Времени у тебя — вагон. Займись чем-нибудь полезным!
— Чем?
— Сиди дома и вари борщи.
Борщи. Время и терпение залечили раны и надломы. И даже Лялькины шторки чуть-чуть приоткрылись. Олег вновь стал со мной спать и теперь находил в сексе свое, извращенное удовольствие. Маман все чаще приходила на ужин — не только по праздникам. Мной были довольны. Не сорваться бы!
— Теперь тебя даже людям можно показывать, — сказала Лялька за семейным ужином. — Как обезьянку.
Олег и маман переглянулись. До этого Лялька вообще никак ко мне не обращалась.
Обиду я проглотила. Она сделала шаг навстречу — и я уцепилась за шанс:
— Разве во мне есть что-то обезьянье? — улыбка через силу. — Я все-таки человек.
— Была когда-то.
— А теперь?
— А теперь ты у нас гадалка! Вешаешь людям лапшу на уши! Дураки верят!
— У каждого есть право верить в то, во что он хочет. Хочешь — в Бога. Хочешь — в черта. Хочешь — в себя. Мне казалось, люди от меня уходят счастливые.
— Уходят. Только недалеко. После твоих сеансов они мрут, как мухи. Ты им всем врешь.
— Не всегда можно говорить правду.
— А кому нужна твоя ложь?
— Ляля! — охолодил Олег.
— Что — Ляля?! Я уже четырнадцать лет Ляля. Ты разве не знал, папочка, что дети алкоголиков рано взрослеют? А твоя жена хоть на человека стала похожа. За что ей отдельное спасибо.
Маман тонко улыбнулась, одобряя действия внучки. Впрочем, Ляльку она всегда поддерживала, видя в ней свое собственное и, возможно, более удачное продолжение.
— Ты куда? — Олег испуганно приподнялся. Забавный такой!
— Пойду, покурю на лестницу.
Конечно, Лялька была права. На все сто. К тому времени я уже привыкла, что все вокруг меня правы.
На лестнице воняло мочой и табаком. Я прижалась к стене и закурила сигарету. Ломало. Зачем мне все это? Ради кого? Чтобы все были довольны? Когда я жила для себя — Олег и Лялька были несчастливы. Когда я жила для них — несчастлива была я. Ну и как разрубить гордиев узел? Уйти? Остаться?
И тут появилась она.
Марга.
Аккуратный пальчик на кнопке звонка. Она могла стоять часами, нажимая, пока не откроют. В кармане шубки грелись ключи. На моей памяти Марга ими ни разу не воспользовалась.
Прошла на кухню, цокая сапожками.
— Ты помнишь, что тебе завтра работать?
— Помню. Я сегодня уволилась. Сделала все, как ты сказала.
— Тогда выпьем! — Марга терпеть не могла стопки, пила стаканами, никогда не пьянела. — Вздрогнули! Вечная память!
Водка обожгла и охладила. Закусили красной икрой и яблоками.
— Как же ты про Олежека не почувствовала? Тоже мне, пророчица!
В который раз я подивилась глазам Марги: они у нее очень красивые — выбеленные злостью и ненавистью, с черными, почти матовыми зрачками.
— Все мы не совершенны. И сейчас ничего не чувствую. Словно он где-то здесь, живой, но чужой. Не знаю, как тебе объяснять.
— Объяснять — не надо. Побереги слова для клиентов.
— Я даже плакать не могу.
— Разве ты умеешь? — она не чокаясь выпила еще. Мелькнул раздвоенный язычок. Как у змеи. Тот, кто видел Маргу впервые, смущался и невольно отводил взгляд. Сама Марга никогда не говорила о причинах этого дефекта, равно как и о шраме на шее. Шрам маскировала — шарфиком или бархоткой. Сегодня — бархотка.
Она закурила, чуть рисуясь. Знала, что хороша.
— Кто в известность-то поставил? Кто у нас такой добрый?
— Неважно.
— И ты, конечно, тут же позвонила бывшей подружке?
— Алла так ничего толком не объяснила.
— Эта амеба? — плечико презрительно дернулось. — Могла бы и меня спросить. Я бы тебе в подробностях рассказала.
Хруст яблока. Я почувствовала себя змеем, которого Ева лихо обвела вокруг пальца.
— Чего смотришь? Я же в морг ездила.
— Зачем?