– Какой я тебе самец? – взревел я. Но камеру все-таки не выключил. Пусть потомки знают, на какие жертвы мне приходилось идти, какие синяки оставались на моей нежной, ранимой душе.
– А что, вполне приличный, я же сказал. Это объективная оценка. Чем ты недоволен?
– Негоже называть родного отца самцом.
– Ладно, больше не буду, хотя биологически это неоспоримо верное определение. Есть какие-то другие коннотации?
– Есть, – буркнул я, стараясь сдержать смех. – И откуда ты такой взялся?
– На это могу ответить со всей определенностью – в результате порочного зачатия. Подробности нужны?
– Как-нибудь обойдусь. Еще рассказывать будешь или выключать камеру?
– На сегодня хватит. Дай чего-нибудь почитать по семантике социальной коммуникации, а то я снова не к месту вставлю какое-нибудь биологическое определение. Трудно быть обычным человеком.
«Человеком вообще быть трудно», – подумал я, но решил не высказывать эту спорную мысль вслух. Благо Сергей мои мысли читать, похоже, не мог.
11.9
Неожиданные проблемы возникли с юмором. Нет, с обычным юмором у него все было в порядке, он частенько демонстрировал чисто английский юмор, мягкий, ненавязчивый и интеллектуальный, как правило, основанный на игре слов. Проблема возникла с юмором черным.
В пятницу, 7 октября 1994 года, он вернулся из своего пятого класса (куда его перевели сразу из второго) мрачным. Последнее время это с ним бывало частенько. Сергей ныл, что ему тоскливо сидеть за партой и изо всех сил изображать «нормального». В новом классе его пытались потузить старшие «товарищи», но несмотря на разницу в возрасте и в росте, сынок был мной неплохо подготовлен к физическим испытаниям, и от него скоро отстали, поняв, что себе дороже. Посему я не особо обратил внимание на его настроение и продолжал готовить нам обед.
Сергей вошел в кухню и заявил, что больше он в школу не пойдет. Никогда.
Я не особо удивился, так как ожидал этого, хотя и несколько позже.
– Что случилось-то, опять бить пытались?
– Хуже, – буркнул он. – Стишки читали и ржали.
– Похабные, что ли? Неужто еще не привык?
– Если бы. Хуже. «Бабушка внучку в гости ждала, цианистый калий в ступке толкла»… – продекламировал он с отвращением. – Ну и так далее, про дедушку и гвозди.
– Ну и что? – искренне поразился я. – Это же юмор, хоть и черный, протест молодежи против официоза, так сказать. Иногда даже смешно…
– Ну вот ты с этими идиотами и смейся, а я не буду. Сегодня они такие стишки с восторгом орут, а завтра именно это и будут делать, вот увидишь. Гвоздиками к заборчику и хохотать притом до упаду. Все. В школу я больше не иду.
Мои фирменные унаследованные от покойной мамы каменноугольные котлетки, столь любимые нами обоими, но, увы, забытые на сковороде, пришлось отдирать вместе с тефлоном.
– Остались без обеда, – констатировал я. – Сосиски будешь?
– Давай, только кетчупа побольше.
От школы удалось отделаться на удивление легко. В те лихие девяностые за деньги можно было сделать всё. Небольшой мзды оказалось достаточно, чтобы освободить Сережу от школьных занятий под предлогом слабого здоровья и позволить ему сдавать школьный курс экстерном. Тогда остро встала проблема его свободного времени. Но и тут деньги оказались нелишними, и он стал в разных платных секциях заниматься шахматами, теннисом и кикбоксингом. Последнее по его выбору, который я совсем не одобрял.
Жужжание телефона прервало мои воспоминания, и я отошел от сумрачного окна. «Может, не брать трубку? А вдруг это Сергей?» Но это был не Сережа.
– Станислав Павлович, Инна Григорьевна спрашивает, может ли она зайти попрощаться. Что ей сказать?