— Мы в старшей группе, нам по шесть, мы взрослые почти. И раз в капусте дети есть, мы сможем их найти. Известно даже детворе, детей растят вдвоем. И с рыжей Светкой на заре в капусту мы идем. Цветной капусты сторонясь (ну мало ли чего), в ядреных спелых кочанах не видим никого…
Не заметить, как при этом вспыхнули Светины конопатые щечки, было невозможно: шары и колокольчики раскидали ярко-рыжие всполохи по потолку, и даже снег внутри виртуальных пейзажей сиюминутно порыжел. Света показала Павлику кулак. «Только бы не отвлеклась, не ослабила защиту, — мелькнула у Сергеевны мысль, — стихи-то не слишком креативные! Хотя… как посмотреть».
— Не в силах истину скрывать, Егорыч закричал, что это аист всех ребят приносит по ночам. Теперь мы дело завершим, и нас не удержать: со Светкой аиста в ночи в капусте будем ждать!
— Дурак! У нас же резусы разные, — не сдержалась Ипатьевна. И тут же постаралась исправить оплошность, пропев на манер вульгарной частушки: — Хоть сама не верю я в эти суеверия, — и притопнула ножкой.
Выдала себя — лазила по личным делам, озорница, лазила! Пусть мала еще, не знает, что при обязательной предродовой коррекции разные резусы у родителей препятствуют стабилизации гена творчества у ребенка, но внимание обратила.
— Что я, не понимаю, что ли? — буркнул Павлик смущенно. — Вырастем — возьмем приемного, из элитного детсада.
«Вот так дела, они уже все поняли, обсудили и распланировали!», — мысленно ахнула Лидия.
В элитных садах, известно, растили уникальных детей — которые отказывались от шаблонного воспитания в семье сразу же, едва выучив несколько слов. Сами находили средства для самовыражения, без подсказок. Золотой фонд нации, как вещали СМИ, символ победы генной инженерии. Уж таких-то ни за что на воспитание социально деструктивным элементам не отдадут! Бахвалился Павлик перед Светой Ипатьевной, конечно, хвост распускал. «Пусть помечтают пока, — подумала Лида, — а вырастут, глядишь, придумают что-нибудь. Головки-то у них светлые».
— Умница! — низенькая полноватая Фируза восхищенно вскинула чернявую головку к лицу Павлика и захлопала в ладоши. — Ты настоящий криэйтор! — и потупила взор, углядев, что кулачок Ипатьевны теперь обращен к ней.
Девочка росла с врожденной печатью неудачницы — старательно выдумывала всякие необычности… которые оказывались на поверку общеизвестными решениями. Даже велосипед изобрела как-то на занятиях по графике. Вот тогда методисты насмеялись до коликов! А Фирузе всё как с гуся вода — тут же назло выдумала клизму, рукомойник и грабли. Зачем эти убожества, когда для всяких нужд имеются профилированные роботы? «Бездуховная. Издевается над изобретениями», — отметила про нее Дутова. «Нет, — мысленно не соглашалась с методистом Лидия, рассуждая с позиции своей невысокой квалификации, — девочка хочет облегчить жизнь людям. Просто знает мало пока».
— Неплохо, — Лидия погладила Павлика по голове и подтолкнула его к ребятам. — А теперь — хоровод! — провозгласила она торжественно.
— На троечку с минусом… — вдруг раздался от входа в залу голос тети Дутовой. Рядом с нею переминался с ноги на ногу виноватый Егорыч в заснеженных валенках и треухе — недоглядел старый гений метлы и лопаты, как методист нагрянула, не предупредил. Не дворник, а впрямь инженер по эстетике, как в штатном расписании значится! Дутова тут же пояснила детям назидательно: — Рифма неявная, размер неподходящий для лирического стиха, — она одобряюще кивнула братцам, показавшим Павлику языки, — ну да ладно, водите уж свой хоровод.
— А ведь нынче… — начала было Лида, расставляя детей в круг.
— Да, суббота, — с вызовом парировала Дутова, переиначивая свою шубу-трансформер в затейливо скроенный розовый комбинезон наставника, — но я вспомнила поутру о своем предназначении нести культуру в массы и решила, что еще один четверг детям не повредит.
При упоминании о культуре Егорыч стянул со сверкнувшей лысиной головы видавшую десятки зим шапку и сжал ее в несоразмерном своему скромному росту кулачище. Силясь вспомнить, на какого небогатого политического деятеля тот стал похож, Дутова гневно скосила на него глаза и поморщилась.
— Опять лысый, — процедила она сквозь зубы, — чтоб завтра же на трансхайринг!
— Дык ить, на умной голове дурной волос не жилец… — затянул дворник любимую тему о признаке своей гениальности, но сник под недобро сверкнувшими очами методиста.
Меж тем дети задвигались в хороводе, выводя слова песни под звон колокольчиков натужным речитативом. Елочные игрушки помогали, как могли: звездочка подмаргивала, боцман подсвистывал, заяц постукивал в барабан. Сама ёлка вела себя очень прилично: почти не кружилась и лишь немного приподнимала ветви в такт музыке. «Импровизация на тему Нового Года — удовлетворительно», — слегка покривив душой, записала методист в свой портакомп.
Потом ребята ели торт за длинным столом у окна. Между делом дети отлучались и как бы незаметно клали под елку подарки, по их заявкам привезенные шефскими ведомствами. Затем взрослые отправили малышей в киберкроватки смотреть развивающие творческое начало гипносны, а сами сели за стол — доесть праздничную выпечку и скромно проводить уходящий год чаем.
— Вот и еще год прошел, — свой горький вздох Лидия запила глотком подслащенного чая-мотиватора. Грузинский лист обычно побуждал ее к активности, но куда ее приложить без Тенгизика, она не знала. Нынче, в праздничный вечер, она бы, например, с удовольствием спела. Если б не приперлась эта трудоголичка Дутова, при которой внутренне петь и внутренне танцевать — и то неловко.
— Скоро выпустим старшую в люди. И куда-то их направят? — риторически вопросила Лида.
— Известно куда, — невнятно пояснила Дутова, уминая не до конца съеденные ребятней сладости. Неловкости от поедания детского рациона она не испытывала, считая, что труд кулинара следует уважать. Как и всякий общественно-полезный креатив. — Мальчиков возьмут в Гагаринское или Склифосовское. Девочек — в гимназию Маты Хари. И еще Храм Непорочного Зачатия заявку прислал — они там акушерскую школу открывают.
— Господи, несчастные дети! — вырвалось у Лиды, хотя невеселое будущее воспитанников ей, в общем, было понятно. — Всю жизнь делать одно и то же, никакой созидательности, одна рутина и деструктив.
— Дык я тоже всю жизнь дворничаю, — встрял Егорыч, — а умища у меня сколько! А потому, что пробую разное. То куполом сугроб набросаю, полый внутри, эт обсерватория, значит, детская. То лабиринт критский в снегу вырублю — им в прятки играть.
— А-а, все без толку, — отрезала Дутова, — все равно растут убогими и черствыми. Даже не замечают, что вон игрушки на елке — все разные, в каждую мастер душу вкладывал. А вырастут — как им жить в этом мире? Все автомобили уникальные, песни — одна на другую не похожие, булки и те — каждую в новой форме выпекают. Расцвет творчества на Земле идет, а им все равно. Нескорректированные гены! У кого из-за резуса, у кого по религиозным убеждениям родителей. Или как у вас, в деревне, — к врачу пойдет не когда забеременела, а после посевной или уборочной.
— Что ж им теперь не скорректируют-то?! — Лида всплеснула руками. — Чай, можно бы.
Дутова многозначительно промолчала, чуть закатив глаза и качнув головой к потолку, — мол, наверху знают, что делают.
— Есть такая важная работа, — умственно нахмурил лысину Егорыч, — людей спасать, Землю защищать, порядок обеспечивать. Вот и растят из них военных, хирургов… ну и дворников тож.
— Чушь все это, — высокомерно задрала подбородок Дутова, — оперируют людей интеллектуальные роботы, на Землю нападать, известно, некому. И улицу подметать тоже не от ума занятие, уборочный комбайн значительно чище метёт. Так, на всякий случай, сохраняем полпроцента жестокого населения. Зря, думаю. Напрасно Ботанические детсады эти создали. И вас, добреньких воспитателей, не нужно бы: покрываете злобность, жалеете деструктивных. Эта рыжая Ипатьевна, например, взломщицей растет. Да знаем мы про ее художества, — махнула она рукой на открывшую было рот заступницу Лидию. — А из двойни пара бандитов выйдет. Ботаники неразумные!