-Эмир! Вечность даётся нам не для пустых ожиданий, а для райских блаженств. Пойдём, эмир: через мой порог ты скорее попадёшь к повелителю.
Подбородок Кутлабуги задрожал. Не уж то хан доверил своему зверёнышу допросить темника? А может, он хочет, чтобы темник получил прощение из рук Зелени? Ведь Акхози нет и надо готовить на царство этого хорька... Кутлабуга поплёлся следом, ведя в поводу заморенного текинца. По дороге к своей юрте царевич хвастал собственной военной добычей и даже не спросил о походе тумена на Можайск и Волок. Пропустив гостя в шатёр, Зелени-Салтан задержался, чтобы распорядиться об угощении. Слуги принесли турсуки с едой и питьём, коня увели, у входа встали вооружённые нукеры. Через полчаса, уловив какое-то громкое слово в шатре, трое вошли под полог. И там раздался рёв, сменившийся ударами и рычанием, стенки юрты заколыхались и её выкатился клубок сплетённых тел, из которого рвался бритоголовый Кутлабуга. Ударом ноги в лицо ему удалось опрокинуть одного "буйвола" и вцепиться зубами в руку другого, тот завыл и Кутлабуга перехватил нож из его руки, изогнулся змеёй, ускользая от железной хватки третьего, и всадил лезвие ему в бок. Но вскочить не успел - один из стоящих снаружи ударил его по голове обухом сабли, и темник растянулся на земле, вытаращив побелевшие глаза. На него навалились и растянули за ноги и за руки, один из стражников схватил за уши и прижал голову к земле. И тогда из-под полога юрты выскочил царевич с мучнистым, в красных пятнах лицом, сел на грудь темника, скаля белые зубки, воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову, урча и повизгивая, омывая в крови бледные волосатые пальцы.
В тот день обнаружилось ещё одно убийство. На воротах сожжённой крепости разъездная стража обнаружила повешенного человека с ханской пайзой на груди. Кто-то свёл счёты с ордынским доброхотом, но искать убийцу было некогда. Под вечер войско хана покинуло до черноты оголённое, загаженное поле и двинулось коломенской дорогой. На пути отступления к нему присоединился Батар-бек, избежавший встречи с полками Донского.
Разграбив пустую Коломну, степняки запалили её и вторглись в рязанские владения. Отсюда, с рязанского порубежья, Тохтамыш отправил в Нижний Новгород Шихомата с княжичем Семёном, требуя от Дмитрия Суздальского выплаты даней в Орду. Кирдяпу он оставил при себе заложником.
Теперь у Тохтамыша не было нужды заигрывать с Олегом, и Орда шла так, как всегда ходила в чужих землях. Небо над Рязанщиной застлали дымы пожаров. Олег бежал из Переяславля с дружиной и укрылся в мещерских дебрях, за Окой. Страна оказалась во власти врага, каждый спасался, как мог. Если в московской земле степняки чаще держались крупными отрядами, опасаясь нападения, теперь они раскинули свой невод насколько могли. Лишь вековой опыт позволял людям ускользать от арканов, однако везло не всем.
В конце сентября начались ранние холода. С прокоптелого, мрачного неба по временам сыпалась черноватая крупка, устилая седой порошей дороги и лесные поляны. Угрозы подступающей зимы торопили беглецов, они покидали убежища, возвращались на пепелища, соединяя усилия, ставили новые срубы и сбивали глиняные печи. Были бы стены да крыша да очаг, а дров хватит. И не ведали рязанцы, что по следам откатывающейся в степь Орды грядёт новая беда.
XIV
Донской пришел к стенам сожжённой столицы через три дня после бегства хана. Здесь уже стоял пеший полк Владимира, но князя не было - со всей конной силой он от Звенигорода повернул на Серпухов, рассчитывая перехватить хана при обходе им серединных владений Олега. Ещё с пути Дмитрий послал в помощь брату пятитысячный конный полк. К Москве отовсюду тянулись уцелевшие люди, по берегам рек возникали шатровые поселения. В городе и на посаде селиться было нельзя - тысячи непогребённых тел лежали в крепости и близ её стен.
Дмитрий не прятал слёз, когда въехал на Соборную площадь и стоял среди обгорелых, потрескавшихся храмов, торчащих над обугленным холмом. Потом он прошёл по всей стене, отдавая дань памяти её защитникам. С москворецкой стороны князь долго смотрел в полуденную даль и, овладев собой, сказал:
-Хан приходил за данью, но дани он не получит. Войско хана разрушило город, но Москва не погибла. Пусть в ней станет всё, как было... Только вот память наша будет другой...
Бояре вздрогнули от звука шагов. Из проёма башни на стену вышел отрок в серебряном шлеме и блестящем кольчатом панцире, на его зелёных сапожках позванивали колокольчики. Глаза отрока смотрели испуганно и тоскливо, на бледном лице блестели капельки пота. За спиной маленького воина появились двое бородатых бояр. Дмитрий нахмурился.
-Василий? Ты пошто здесь? Кто привёз?
Княжич исподлобья глянул на отца и сказал:
-Я, государь, сам приехал!
Сопровождающие отрока бояре покашливали. Дмитрий оглянулся и на него с новой силой дохнуло смрадом пожарища. Его глаза сверкнули гневом: как допустили бояре, чтобы ребёнок видел такое? Боброк сказал:
-Ничего, Дмитрий Иванович. Пусть видит. Ему княжить - ему помнить. - Он шагнул к Василию, обнял егоза плечи, отрок ткнулся лицом в грудь воеводы и расплакался.
-Поплачь, князь, - слёзы и воина облегчают. Ты, Василий, запомни: смерть людей - жестокий, но и самый правдивый учитель. А когда гибнет много людей, их смерть - учитель целого народа
Когда бояре с княжичем удалились, Дмитрий сказал:
-Спасибо, Боброк. Я бы не сумел...
-Отцу с сыном, государь, труднее говорить, чем - воеводе с отроком.
-Да. А говорить надо.
Собрав в своём шатре воинских начальников, великий князь приказал очищать и строить город, не теряя часа. Дьяк Внук объявил, что государь даёт по рублю серебром из своей казны за погребение восьмидесяти убитых. Ополченцы и мужики шатровых поселений с участием священников начали печальный обряд. Он тянулся не один день, и к его концу казначей князя выдал деньги за похороны двенадцати тысяч погибших. Скольких похоронили огонь и вода, никто не считал.