Близилась осень, следовало продолжать поход немедленно, чтобы закончить до зимы, либо поворачивать обратно. Собрав, наконец, военный совет, Железный Хромец не спешил намекнуть приближённым, чего хочет. Голоса разделились. Одни убеждали владыку поднимать войско и идти вперёд, соблазняя богатствами московского князя, который набил подвалы серебром. Другие припоминали ранние зимы, случавшиеся в русском краю. Третьи говорили, что московская рухлядь и серебро не стоят жертв, которые придётся принести, сокрушая стотысячное войско, хорошо устроенное и оснащённое огненным боем. Эти третьи вспоминали Мамая. Тимур отпустил военачальников, так и не объявив своей воли.
Спал он по-стариковски мало. Всё чаще ночами его посещали кошмары, и, возвращаясь из походов, он задабривал Аллаха, строя в Его честь дворцы и мечети. Сейчас бессонницу усиливала сосущая боль под ложечкой; может, к непогоде ныла нога, которую ему перебили в молодости за воровство. Ещё хуже мучила неизвестность, перед которой он стоял. Мысль об отступлении его бесила: по всему миру разнесётся весть - непобедимый Тамерлан бежал от какого-то московского щенка. Что в этом мире останется после смерти великого Тимура? Развалины да могилы? Его империя держится лишь силой его же меча, а изукрашенные рабским трудом Самарканд и Бухара разве восполнят разрушение множества городов в окрестных землях? Останется военная слава, но и она теперь - под угрозой. Разгромив Русь, он бы на века оставил память и в северных странах о Железном Хромце, да только Русь - темна для него. Мамай ведь тоже считался непобедимым... Имея двухсоттысячную армию, нетрудно отступить даже и в случае поражения, но какой же военачальник в шестьдесят лет захочет рисковать славой, приобретённой десятилетиями кровавых трудов? Рискуют молодые - у них есть силы и время вернуть утраченное. Старики судьбу не испытывают: одна их неудача способна перечеркнуть всё и они оказываются на свалке. Мамай был моложе его, когда споткнулся на Непрядве, бегущей в двух конных переходах от нынешней ставки Тимура.
Сон подкрался перед рассветом, когда старый завоеватель начал склоняться к окончательному решению. Под шёлковым одеялом, набитым козьим пухом, было душно. Тимуру грезилось, будто он, обливаясь потом, карабкается на скользкую, высоченную гору, чело которой окутывают серые снежные тучи. Достигнуть бы покрытых льдами скал - там желанная прохлада, там поют ледяные ключи, способные утолить жажду, сжигающую грудь. Тимур спешит, задыхается, а вершина не становится ближе, и гора скрывает свой лик в тучах. Но вот серые облака заклубились, потекли и явилась каменная голова великана в сверкающем шлеме. Тимур затрепетал, увидев, как под ледяным шлемом открываются железные веки чудовища. Искры сыпались из этих глаз, обращаясь в крылатых воинов, вооружённых огненными мечами, и все воины устремлялись к Тимуру. Он бросился назад и, оскальзываясь, полетел в пропасть...
Долго лежал старый воитель, глядя на серый круг утреннего неба в дымовом отверстии юрты. Мучила жажда, но он не звал слуг. Минуло две недели, как он остановил войско. Подумал: не остановись - мог бы теперь спать в московских палатах. Или... На его кашель в юрту вползли трое немолодых мужчин в одинаковых полосатых халатах, каждый под мышкой держал чёрную книгу. Упёршись лбами в войлок, они замерли. Это были толкователи снов - их первыми утром впускали в шатёр владыки, если не было других указаний. Лёжа, Тимур скосил глаза на согнутые спины и спросил:
-Если большая ледяная гора открывает глаза на человека, что она хочет сказать ему?
Все трое разогнулись, двое стали листать книги, один, белобородый, в зелёной чалме, уставился на владыку тёмными глазами.
-Говори, Сафар-ходжа.
-Повелитель, я знаю этот сон, - голос аксакала дрожал, - но мой язык не смеет произнести слово.
-Пусть произносит. Ты же знаешь: за гадания я не отрезаю даже самые болтливые языки. А тому, кто молчит передо мной, лучше бы родиться немым.
-Этот сон, повелитель, видел Мамай, когда шёл на Москву.
Толкователи сновидений затаили дыхание, Тимур долго молчал, потом спросил:
-Тебе кто заплатил, Сафар? Корийчак? Темир-Кутлуй? А может, ещё кто-то, желающий стать ханом в Золотой Орде? Кто это там боится, что я оставлю его без дойной кобылицы, предав страну урусов ветру истребления?
-Помилуй, владыка царей! - закричал гадатель. - Мне никто не платил. Я отдал четыре золотых цехина толкователям снов, служивших Мамаю, чтобы выведать их знание.
-Вон, шакалы! Вон из моего куреня! - Тимур схватил лежащий в изголовье щит и запустил им в согнутые спины.
Через час, после утренней молитвы и омовения, поостывший от гнева хромец приказал своему юртджи:
-Разыщи Сафара и выдай ему пять золотых цехинов. Вечером, перед сном, пусть он войдёт ко мне.
Простояв на месте полмесяца, азиатское войско покинуло становища между речками Сосной и Красивой Мечей и покатилось на юг. Русские сторожи проводили его до Тихой Сосны и, убедившись, что враг уходит, повернули на север. Во всём Елецком княжестве, где вперемежку жили русские и татары, не осталось ни одного селения, а люди встречались так редко, словно здесь лет пять свирепствовала чума. Бегство Тимура подтвердило старую истину: завоеватели страшны только разобщённым и ослабевшим духом, твёрдого отпора они страшатся.
То, что старый хромец готовил Руси, изведали другие. До основания были срыты главные города Золотой Орды Сарай-Берке и Хаджи-Тархан. В устье Дона исчезла с лица земли Тана. Вырезав её жителей и сровняв город с землёй, кровавый фарисей и тут решил выступить в роли бича Божьего: он велел сохранить жизни лишь работорговцам и всех продал на галеры. Его войско опустошило Северный Кавказ и разрушило все крепости Грузии. В Золотой Орде, потрясённой нашествием, началась борьба за трон между тремя ханами.
Двадцать шестого августа близ Москвы, на Кучковом поле, Владимир Храбрый и митрополит Киприан во главе крестного хода встретили владимирскую икону и препроводили в Успенский собор Кремля. Скоро с Дона прилетела весть о бегстве Тамерлана с его полчищами. Юный Василий, воротясь в Москву, вместе с Владимиром заложил на месте встречи иконы каменный храм, а церковь объявила двадцать шестое августа праздником Сретения Богоматери. В народных глазах авторитет Москвы неслыханно вырос - Небо указывало русскую столицу! Теперь нельзя было спорить за Владимирское княжение, не оспаривая Московского, право на которое имели только наследники Донского.
В то время, когда на московских улицах ликующие толпы встречали вернувшихся ратников, а в храмах славили Всевышнего за избавление христианства от погибели, возле монастырского поселения на берегу Непрядвы стояли шестьсот русских воинов, пришедших с Дикого Поля, от речки Тихой Сосны. Обнажив головы и преклонив колени, они молились. Не было перед ними ни церкви, ни часовни, даже походной складной иконы - воины молились нестарому ещё холму, где бурьяны едва сменились степным ковылём и травой полевицей. Каждый поминал в своей молитве имена, памятные только ему, а вместе их были тысячи - имён русских ратников, спящих под этим курганом. Наконец сивоусый воевода последний раз поклонился братской могиле, и воины услышали его слова:
-Спасибо вам, братья. Спа
Потом все шестьсот проехали в конном строю мимо холма и берегом Непрядвы направились к татинским бродам. Пока не скрылось за рощами побережное селение, воины оглядывались. Холм уменьшался в глазах, он всё больше походил на шлем богатыря с порубежной заставы, прилёгшего отдохнуть в поле до новой тревоги.