***
Галька проскакала лягушкой по поверхности озера. Данило хотел было бросить ей вдогонку еще одну, но Настёна остановила его руку:
– Не надо. Не тревожь Светлояр.
Противоположный берег скрывался в дымке, подсвеченной золотом заходящего солнца. Высокие березы подступали к спокойной черной воде, насыщенной у берега тиной, которая пропадала лишь к середине водоема. Ни куги́, ни кувшинок, ни какой-нибудь захудалой плоскодонки. Мелкие шалуны носились в ветвях друг за другом, он их слышал, но поймать взглядом не мог.
Они сидели на большом облезлом валуне, скинув обувку и притопив босые ноги в воде. Несмотря на то что глаза резал резкий переход красок от голубого к черному, ему приятно было смотреть на приподнятую девичью юбку, на тонкую голень и родинку рядом с косточкой у щиколотки.
– Мне кажется или у озера странный запах? – спросил он.
– Карамельками пахнет?
– Смеешься, что ли?
– Может, и смеюсь. Но это озеро само по себе странное, как, впрочем, и ты сам. Не обращай внимания, скоро свыкнешься. Расскажи лучше, как докатился до жизни бортника в такой-то глухомани?
– Бортника? А… ты об этом.
Он помолчал, прежде чем продолжить.
– Трудно объяснить простое, а сложное и того подавно. Мы словно мышки в лабиринте, так хочется его покинуть, а не можется. И вот в какой-то момент понимаешь: всё не то и всё не так в твоей жизни, а как изменить ее – не знаешь. Бывает, лишь полностью отбросив прежнее, можно спастись; только где-то на краю земли обрести путеводную нить, найти самого себя. Так люди и становятся отшельниками, странниками и… теми же бортниками в Безымянке.
Данило заметил, как Настёна стрельнула в его сторону глазами.
– Да, признаюсь, я сбежал. Сбежал от себя прежнего. Но нашел ли что-то взамен?.. Это только еще предстоит узнать.
Он задумался и не сразу заметил, как девичья ладошка накрыла его ладонь. Это было неожиданно и как-то трогательно, особенно когда она чуть-чуть сжала его пальцы своими.
От чего же он бежал?
Может, от ржавчины обыденности, от собственной никчемности и разочарования в себе?
Может, от угаснувших чувств и холодности губ?
Или от видений, так похожих на воспоминания, сводящих с ума и не дающих покоя?
Как шел по песку, провожаемый Хлыстом ноющей боли, черным ангелом пустыни, гигантом с крыльями, большим и малым, женщиной и мужчиной, живым и мертвым, спасителем и палачом. Под колющими взглядами большеглазых чернокожих девушек. Девушек, лишенных волос, с костяными вставками в мочках ушей, с обнаженными грудями и тонкими шеями, бормочущих проклятия голосом, которому не обязательны звуки, чтобы быть услышанным.
Но нет... об этом говорить он не будет. Не сейчас. Не сегодня. Не здесь.
– В какой-то момент вдруг понял, что стою один среди незнакомой толпы. И обращаются в ней к кому-то другому, совершенно чуждому для меня человеку. Он был как я, но не был мной. Я вроде бы и понимал, кто он, но не мог узнать. Планировал пойти за горизонт с единственной, а очутился в пустоте без нее, потому что у единственной оказался свой горизонт. В конце концов, рядом с Мастером сможет остаться лишь Маргарита, но никак не Марина Цветаева. Слишком разные цели дадут трещину в любых отношениях, загубят любые чувства, какими бы крепкими они не были поначалу.
– Поэтому ты ушел, – тихо проговорила девушка.
– Поэтому я ушел.
Где-то далеко, на пределе нынешних возможностей Данилы, пробежал испуганный олень. За ним устремилось более мелкое животное, смутно знакомое, суетливое и слишком громкое для вечернего леса. Олень быстро оторвался от преследователя и растворился в путанице звуков. Что-то направилось в их сторону. Но юноша не обратил на это внимания. Он сказал больше, чем требовалось, и теперь жалел об этом.
– Странно ты говоришь, – тихо молвила смуглянка. – Знакомые слова, да фразы какие-то обобщенные. Похоже, я знаю о тебе больше, чем ты сам о себе. Если, конечно, сейчас не играешь со мной, не забалтываешь девушку.
– Расскажи, – попросил он.
– О тебе или об окружающем мире?
– Обо всем.
– Ты просишь рассказать то, что всем известно, но тобой забыто? Всё странней и чудоковатей… Тогда начну с тебя.