Я знаю, что не могу играть в эту игру долго, так как мои веки начинают дрожать и счастливые видения исчезают.
Я открыла глаза и заметила, что по дорожке, ведущей к скамейке, шла темноволосая женщина. Она была в длинных брюках и короткой куртке и выглядела очень спортивно.
Она остановилась передо мной. Наверняка она заранее обдумала слова, которые хотела мне сказать:
— Рената, я больше не могу так. Мне нужно поговорить с тобой.
Мне не оставалось ничего другого. Что я в Вальзинге, она узнала от Юргена, но я никогда не думала, что она поедет за мной. Она села на другой край скамейки и во время разговора не подвинулась ни на сантиметр ближе. Сначала мы молчали. Я давно не видела Верену. Она выглядела моложе своих девятнадцати лет, но в ней уже нельзя было узнать прежнюю девочку. Передо мной была молодая женщина. Несмотря на мое нежелание разговаривать, во мне пробудилось непреодолимое любопытство.
— Мы хотим пожениться в следующем году, — начала Верена без всякого вступления.
— Я знаю, — сказала я.
— Пожалуйста, не препятствуй этому.
— Я не буду этого делать, — ответила я. — Мне нужен только Матиас. Надеюсь, тебе он не нужен.
— Я хочу иметь собственных детей. Позже.
— Юрген тоже хочет ребенка?
Она не ответила.
— Я знаю, что ты обо мне думаешь, — сказала она, чуть помолчав.
— Ты не можешь этого знать, — возразила я.
— По крайней мере я знаю, что бы я думала обо мне на твоем месте.
— Интересно, что же?
— Примерно так: «Она, молодая и глупая, позволила своей матери, ничего не подозревая, свести ее с моим мужем. Тот польстился на ее молодость и вбил себе в голову, что любит ее. Она, узнав о его чувствах, тоже вообразила, что любит его».
— Хорошо, — сказала я, — значит, будь ты на моем месте, ты так бы думала обо всем этом. Ну а что ты думаешь на своем месте как Верена?
— Точно так же. Только с другим концом. Я действительно люблю Юргена.
Она серьезно и оценивающе взглянула на меня. Она не хотела причинить мне боль, поэтому в эту минуту я возненавидела ее еще больше.
— А он, — спросила я, — он тоже любит тебя?
Она пожала плечами, посмотрела на дорожку и, отбрасывая в сторону носком ботинка маленькие камешки, ответила:
— Я не знаю. Но сейчас он принадлежит мне.
Если бы она сказала «да, он любит меня», все было бы по-другому. Тогда мы смогли бы продолжить разговор. Может быть. Но ее неуверенность и в то же время претензия на обладание им сделали ее недоступной для моего понимания и почти зловещей. Я не хотела вступать с ней ни в какие отношения.
«Люди, которых она захочет получить, будут ей принадлежать», — сказал однажды Франц Эрб о своей дочери.
— В том, что все это началось, — сказала Верена, глядя себе под ноги, — я вообще не виновата.
— О Господи, — мучительно произнесла я, — все это было устроено. Ты же сама только что сказала.
— Я только не понимаю, зачем это понадобилось моей матери.
— Мне это тоже непонятно. Я никогда не хотела бы встретиться с ней вновь.
— Может быть, ты когда-то сделала ей что-то очень плохое?
— Верена, — сказала я, откинув голову назад, так что спинка скамейки врезалась мне в затылок, — если ты все хочешь повернуть так, что я сама во всем виновата, то давай прекратим этот разговор.