Действительно, зачем ему сюда заезжать, если он больше не любит свою жену. С Вереной, единственным существом, которое он любил, он наверняка предпочитал проводить время без Камиллы.
Я все еще никак не могла объяснить себе его необычное признание. Зачем он сказал это? Может быть, он хотел сделать мне что-то приятное? Доставить радость? Неужели он действительно считает, что я обрадуюсь тому, что кто-то не любит Камиллу? Эта мысль смутила меня. Я попыталась проверить себя, так ли это, но не пришла ни к какому результату. А может быть, у Франца Эрба возникла непреодолимая потребность довериться мне по причине, о которой я не догадываюсь?
Я не стала ничего рассказывать Юргену о нашем разговоре. Меня удержала от этого его неприязнь к Камилле. Я ломала себе голову над тем, с чего она началась. Может быть, с убеждения, что Камилла всегда была сильнее меня как личность и мне постоянно приходилось в какой-то форме подчиняться ей? Или ему не нравился тип женщин, так не похожих на меня? Я бы с удовольствием спросила об этом его самого. К тому же мне не терпелось сообщить ему о странном признании Франца Эрба. Но у Юргена был такой довольный вид, и он так ловко вел машину в темноте по трудному отрезку дороги, так лихо объезжал обледенелые места круто поднимающейся вверх дороги, что только молча покачал головой, когда нам навстречу на середину шоссе выехал грузовик и мы вынуждены были съехать с дороги и притормозить. Нет, я ничего не стала говорить, чтобы невзначай не испортить ему настроение. Ему, который из-за нас проводит отпуск в Вальзинге и наконец-то сегодня, в этот вечер, был в добром расположении духа. Мне самой нужно было решить, думать или не думать о Франце и Камилле Эрб. Они были для меня чужими людьми, к которым я тем не менее относилась слишком серьезно. Узнав, что Камилла изменила свои планы на отпуск, я вновь стала подозревать ее в тайных злых намерениях. Я не доверяла ей, когда она говорила, что приехала сюда из-за желания быть рядом с мужем, но так же трудно мне было поверить в то, что она здесь лишь затем, чтобы своим присутствием лишить меня покоя. Мы провели друг с другом пару беззаботных часов, не более того. Да, я даже благодарна ей за то, что Юрген теперь в таком хорошем настроении. Все, баста, дорогой Юрген, я рада, что ты мил и радостен. Может быть, завтра или послезавтра ты с большей охотой пойдешь гулять со мной и с Матиасом и ребенок не будет тебя раздражать. Может быть, ты даже скажешь, что в Вальзинге вовсе не так уж плохо и здесь можно, по крайней мере, хорошо отдохнуть.
— Странно, что у Камиллы такая милая дочь, — сказала я, когда мы вышли из машины.
Юрген быстро взглянул на меня, как бы собираясь с мыслями.
— Странно? Да, ты права, это странно.
Вскоре Юрген объявил, что вынужден прервать отпуск, чтобы уладить некоторые дела в Вене. Он зачем-то взял с собой лыжи и сказал, что лыжня в том местечке, где отдыхают Камилла и Верена, не так уж плоха, как он думал.
* * *Все время, пока я собиралась навестить маму в больнице, меня преследовали тягостные воспоминания о том Рождестве, а также мысли о Юргене и его приезде. Грегор хотел зайти ко мне вечером. Я уговорила его не приходить, но он настоял, один Бог знает почему, на своем желании.
Я не хотела видеть Грегора, нервничала и приняла таблетку, прежде чем отправиться в не близкий путь до больницы. Делая пересадку, я вдруг подумала, что не купила цветов. Я отыскала поблизости магазин и купила там любимые мамины цветы — нежные фрезии. Холодный ветер и влажный воздух заставили меня сознаться, что мне следовало бы одеться теплее. Я боялась простудиться. И зачем я надела это легкое пальто? Потому что оно было новым и хорошо сидело на мне? Все-таки устраивать парад перед мамой не имело никакого смысла. Вместо того чтобы делать новую укладку и идти с непокрытой головой, не лучше ли было взять свой старый теплый платок и отставить в сторону тщеславие?
Более получаса я тряслась в битком набитом трамвае и вспоминала те времена, когда я ездила только на машине. Я тысячу раз прочла наклеенное на окно вагона объявление о штрафах за безбилетный проезд, теребя в ладони свой прокомпостированный билет. В голову мне не пришло ничего лучшего, чем представить, что я больна и вхожу в дверь больницы, над которой написано «Приемный покой», со словами: «Примите меня, пожалуйста, возьмите меня из моего мира». Вместо этого я с помятым букетом и растрепанной прической прошла мимо этой двери, нашла отделение, где лежала мама, и вошла в огромный, предназначенный для перевозки каталок лифт. Там я попыталась задержать дыхание, чтобы не чувствовать запаха дезинфицирующих веществ, потом прошла по узким коридорам, где кто-то постоянно мыл пол, и наконец-то встала, совершенно изможденная, перед палатой, где лежала мама.