— Решился же ты наконец….
Она закончила поцелуй, но отрываться от меня и не думала. Мы так и стояли, опершись на дерево. Я с удивлением обнаружил, что мои руки, обвиты вокруг ее талии.
Мы снова соприкоснулись губами. Это не переросло в нечто большее, я просто не видел в этом смысле. Кира, наверное, решила, что так и надо. Поэтому, просто потерлась своей щекой об мою щеку.
— Клок…. Коля….
Странные эмоции владели мной. Ладони сползли чуть ниже, понятно куда. Она прижалась ко мне еще, хотя невозможно понять куда уж ближе, не будучи против. Я напрягся еще сильнее. Но это все было так холодно, так глупо. Ни капли человеческого, в моих физиологических реакциях я не ощущал. Мозг констатировал во всем это простые проявления животного начала.
Тогда-то, и пришлось сказать. Сказать именно поэтому, что если бы я не сказал, то наш поцелуй и контакт, перерос бы в нечто большее, что уже не удалось бы разорвать так легко.
Я сказал ей.
Она меня выслушала.
Я не стал объяснять что и как. Просто сказал ей. Кирины глаза остались безучастными. В них не появилось даже грусти. Мои губы окончательно стали резиновыми. Даже когда она поцеловала меня еще раз. Зажмурившись, выдавив пару слез. Она сильно вжалась в меня, во время этого второго поцелуя, а я просто стоял, не зная как ответить. Принимая как должное.
— Наверное, это к лучшему.
Конечно же, она ушла.
Мои пальцы обнаружили капли ее слез, на щеках. Что-то во мне трещало, рвалось и стонало. Скованное миллиардом цепей, запертое в клетку из миллиарда стальных прутьев. Жаждущее свободы. Жаждущее. Свободы.
Я упал на колени. На джинсах потом осталось немного неотмываемой зелени.
Я повернулся к дереву, и ударился об него лбом, зафиксировал царапину, и боль.
Я заплакал. От слез не становилось легче. Просто, горячие соленые капли. Обыкновенная физиология.
Евгений Павлович уже ждал меня. Конечно. Я был в этом уверен. Меня никто не остановил, однако, явно доложили.
На столе, уже дымилась вторая кружка горячего чая.
— Николай?
Я сел на стул, умытый, со слегка саднящим лбом. Не стоило приходить в такое место с красными глазами, и грязной царапиной. Это ничем не смогло бы помочь.
— Евгений Павлович. — я посмотрел ему в глаза. Серыми глазами, в сером кабинете. — Что вы со мной сделали? Что со мной сделали?
Он молчал секунды три.
— У тебя царапина на лбу.
— Я знаю. Это неважно. Просто ответьте мне. Пожалуйста.
— Я не понимаю тебя, Николай.
— Конечно. — я не стал улыбаться, хотя мне хотелось — Эта штука в моей голове. Что она со мной сделала? Почему я такой стал? Я ничего не чувствую. Совершенно ничего уже, вы это понимаете?
Он опять молчал, словно подбирая слова.
— Что ты имеешь в виду?
— Может и не понимаете. — теперь вот, мои губы и тронула улыбка — Все что есть, лишь тяга к этой вашей работе. К этим вашим Объектам. А все остальное, нафик. Я не был таким раньше. Почему вы меня таким сделали?
— Я тебя таким не делал. Никто тебя таким не делал. Не вини других.
— Не виню. Я не виню. Не закатываю истерик. Просто спрашиваю у вас. Ведь вы знаете. Вы не можете не знать это все.
Третья пауза.
А вот на этом месте, должен бы закричать петух.
— Коля. Я не знаю, что с тобой произошло, но поверь, если бы знал, то непременно бы тебе ответил. — его лицо иллюстрация в словаре, для слова «Сопереживание». Он вызвал врача по коммуникатору, и пришедший врач, снова, с запахом картона, дал мне пару таблеток глицина.
Перед тем как уйти, я спросил:
— Можно мне уехать домой?
В ответ, холодное покачивание головой. Снова правдиво-неправдивое «сопереживание» вместо лица:
— Извини, но не сейчас. Коля, это для твоего же блага.
— Конечно. — ответил я — Прекрасно вас понимаю.
Мысли словно взбесились. Я и раньше с трудом ими управлял, но теперь они скользили сами. Сами. Сами.
Сами.
Я сижу в автобусе, и мои мысли сами. Сами. Сами.
Я теперь дома и мне четырнадцать лет, меня целует девочка из параллельного класса, и мне приятно.
А вот я с Сойер, недавно. И у меня неживые губы, и я немногим отличаюсь от резиновой куклы.
Кто же мы с тобой, Клок? Кто же нас такими сделал?
— Кто написал меня, переписал меня… кто заставил меня… зачем…
От меня отсаживались люди. Я вышел не на своей остановке, потому что не мог предпринять других действий, да и к тому же, от них пахло угрозой.
Швейк чувствовал запах могилы от кулака тюремщика, а я чувствую — запах угрозы.
— Смешно.
— Простите, что?
— Зачем вам это знать?
Идти мимо. Идти домой. Недалеко осталось. Голова в состоянии совсем странном.
Ключевые слова застряли у меня внутри и я не могу их вытащить. И мысли не могу запрячь, что? Какие-то непонятные ключевые слова, неизвестные ключевые слова, ненужно-нужные ключевые слова. Ключевые шаги до дома, они остались ключевые шаги до дома. Бывает, заходишь так, а там ничего и нет. Или что-то есть. Ты заходишь, и не надо выходить, главное это ключевые ключи. Ключевой ключ?
— Ключевой ключ.
Ключевой ключ. И еще кровать. Она не ключевая, но она кровать. Она лежабельная, лежабельная кровать. Лежать на лежабельной кровати, это же очевидно! Лежать на лежабельной кровати, и не сопротивляться серой серости, потому что серая серость везде. И серые люди везде, а ведь если серые люди везде, то зачем бежать в это самое везде?
И наконец, вот и она! Ждать пришлось долго, серую серость родила темнота с блестками. Смотрел на это рождение, и рад что не акушер этого се-чер-ро-но-го-го рождения.
Наступает, серая серость, наступает. А я лежу на лежабельной кровати, и хочу уснуть, но уснуть не получается.
Морг-морг. 12:02
Пора просыпаться
Желтая коробка полна серой пустотой, царями, богачами, богами, ангелами, и бесами. И мной. Но в основном — серой пустотой.
Серая пустота поднимает меня с кровати. В серой пустоте пахнет серой мочой, серыми людьми, и серой едой. Серый человек, в белом халате, говорит, что я прекрасный образец.
Серыми руками он придает моему телу форму. Я должен улыбаться, но я не улыбаюсь. Я должен реагировать, но я не реагирую.
И когда он делает что-то совсем непривычное, я должен кричать. Ведь у меня есть рот. А тот у кого есть рот — должен кричать. А я не кричу.
Не все ли равно?
Даже когда руки перекручены, а пальцы сплетены.
Мне все равно, даже несмотря на то, что сегодня очень необычный день. Сон снился опять. Люблю этот сон. Он снится только в самые необычные дни. Я назвал бы промежуток, если бы помнил, но я не помню.
Не все ли равно?
Порой, хочется не двигать челюстями, когда в рот мне запихивают ложку с серыми макаронами. Но они умные. Да и ложка не сжуется. Просто, меня в очередной раз накормят безвкусной внутривенной иглой.
Не все ли равно?
Меня моют серой водой. Серым мылом, серый человек моет мое тело. От меня пахнет серым запахом. Стоило бы сказать, о серых звуках. Но они везде и всегда. Чего о них говорить?
Следует ждать ночи. Именно тогда можно спать. А когда ты спишь, после Особенного Сна, то просыпаешься в другом месте. У тебя слегка болит шея, а цветной человек растирает ее ваткой. От ватки, немного пахнет, шибая в нос.
А тепло растекается из шеи. И мир становится цветным.
Зовет меня. Погоди.
Разминаю шею. Она затекает. А персонал не может ее прохрустеть. Они вертят мне руки, потому что плевать я хотел на свое тело, в этом состоянии. Ведь я забавный, когда нахожусь в:
— Серой пустоте.
Нет, я говорю это не тебе. Другому. Или другой. Или другим. Неважно, тебе не понять.
Я стучу пальцами по виску, и говорю, что знаю очень много.
Он качает головой. У него модная стрижка, и скуластое лицо. Глаза карие. Костюм синий. Ну конечно. Никто из тех, кто приходит ко мне раз в месяц, не носит даже серых рубашек. Не переношу серый цвет.