— Хорошо, что твои родители послали тебя учиться в Оксфорд, — сказала тетя.
Я опустил ресницы при этих словах:
— Да, это, конечно, большое событие — пойти учиться в Оксфорд. Это совсем не то, чтобы учиться в Кембридже или где-нибудь еще.
— Я всегда мечтал, — вставил дядя Эммануил, — пойти в университет. Увы, вместо этого меня послали в военную академию.
— Вот и Анатоль, — воскликнула тетя, — тоже хотел бы пойти в университет, чего всегда хотел его отец. Но я его не пустила — не помню толком, почему, — и он, будучи хорошим сыном, не стал меня расстраивать. Мать — это все, о чем он думает и чем интересуется в жизни.
Она вздохнула — а я вспомнил, как Анатоль сказал мне однажды вечером, когда был в отпуске в Англии:
— Ты знаешь, матушку довольно легко обойти.
— И все-таки университет, — задумалась тетя, — подошел бы ему лучше теперь, когда война кончилась. Как и отец, он поэт, хотя и маменькин сынок. Однако вместо этого я отправила его в Военный колледж.
— В университете столько же дураков, как и везде, — сказал я, чтобы успокоить ее запоздалые угрызения совести. — Но их глупость, должен признать, имеет определенную печать — печать университетского образования, если хотите. Это образованная глупость.
— Ах! — произнесла мадам Вандерфант, делая весьма осознанную попытку выглядеть интеллектуально. — А разве не правда, что всегда преуменьшают удобные случаи, которые выпадали в прошлом и которыми не воспользовались?
— Дело не в преуменьшении, — ответил я. — Дело в том отношении, которое Оскфорд в тебе выращивает, — что ничего на свете тебя не удивит, в том числе сам Оксфорд.
И внезапно мне припомнился летний семестр: оксфордские колледжи, излучающие культуру и инертность. И я заговорил с упоением:
— А! Это ни с чем не сравнится! Это чудесно. Скажем, вы идете по Хай-стрит к вашему наставнику, вваливаетесь к нему, как к себе домой, и видите — вот он, седовласый ученый с крючковатым носом, которому бы позавидовал любой коршун, в домашних тапочках, страшно образованный, позвякающий монетками в кармане и часами просиживающий у камина, он обдает тебя дымом и беседует с тобой о литературе, как старший брат. Или банкет в честь лодочных гонок. Там был такой преподаватель по прозвищу Конь, и вот когда декан кончает свою речь, мы все начинаем вопить: «Конь! Конь! Конь!», и он с улыбкой встает и произносит спич. Но стоит такой гвалт, что не слышно ни слова.
По правде сказать, в Оксфорде мне было скучно. От Оксфорда у меня осталось впечатление, что я сижу в своей комнате, мне тоскливо, и на улице непрестанно льет. Но сейчас, подогретый их интересом, я рассказал, как играл в футбол, участвовал в лодочных гонках, заседал в кресле президента Союза[20]. Наглая ложь, разумеется. Ничего не могу с собой поделать. Уж таков я — человек с воображением. У меня чувствительное сердце. Не могу обмануть ничьих ожиданий. А! На Оксфорд лучше смотреть ретроспективно. Думаю, на жизнь лучше смотреть ретроспективно. Когда я буду лежать в могиле и вспоминать всю свою жизнь до самого рождения, я, быть может, прощу Творцу грех моего сотворения.
Есть такой дар — дать почувствовать кому-то, что никто другой на свете для тебя ничего не значит. И пока я вдохновенно врал, я чувствовал, как Сильвия испытывает на мне этот дар, — наивысший род лести, не нуждающийся в словах, лишь во взгляде, в прикосновении, в смене тона. И я чувствовал это в тех взглядах, которые посылала мне Сильвия. Мерцали звезды. Ночь заливалась румянцем, слушая мое вранье. И вот мой нескончаемый рассказ чуточку им наскучил.
— Война кончилась, — произнесла тетя, — но я уверена, что найдутся мужчины, которые будут об этом сожалеть. Как-то я разговаривала с одним английским капитаном, который был в самой гуще битвы при Галлиполи, и он уверял, что ему нравилось воевать — от чего я чуть не свалилась с ног. Не знаю, правда, так ли уж он не прав. Ему нравилось воевать с турками, потому что, по его словам, они замечательные ребята. Учтите, он ничего против них не имел; наоборот, он считал, что они были джентльмены и спортсмены — почти равные ему. Но при этом он сказал, что с удовольствием сразится с турком в любое время. Потому что они воевали чисто. В конце концов, — продолжала тетя, — что бы вы там ни сказали, но было нечто замечательное — некое жизнелюбие! — в его рассказах о сражениях с турками. Турки выбегают из леса со сверкающими штыками наперевес, распевая: «Аллах! Аллах! Аллах!», — и вливаются в битву. Это потому, что они, видите ли, думают, что уже стоят во вратах Рая, готовых их впустить. Поэтому они серьезно и упорно продвигаются вперед, скандируя: «Аллах! Аллах! Аллах!» Прямо не знаю — но это должно быть, судя по его словам, воодушевляющее зрелище!
20
Имеется в виду Оксфордский союз — крупнейший дискуссионный клуб, основанный в 1823 году.