— Бедная Мышка, она не сможет достать так много долларов! — вздыхала она.
На ужин был морской язык по-дьеппски; соленье из куропатки с шампиньонами и апельсиновым салатом; запеченная баранья лопатка с тушеным сельдереем, картофельными оладьями, желе из красной смородины и подливка; фруктовый десерт и печеные устрицы. Стол был накрыт великолепный. За спиной нашего хозяина стоял старый мажордом-китаец, немой, как статуя, воплощение долга и преданности, и следил за тем, чтобы каждый жест хозяина немедленно претворялся в жизнь. Руководимая им процессия слуг бесшумно сновала туда-сюда и обслуживала нас с благоговением, словно принося жертву, под трепетным присмотром верховного жреца. Когда дамы вышли, дядя Эммануил, куря сигару, заговорил о несчастьях, постигших Бельгию от рук недавнего врага.
— Ah, figurez-vous, — начал он доверительным тоном, задерживая мистера Спика и давая понять, что он собирается рассказывать о чем-то ценном. — Les crapauds![115]
Сообщение растворилась в сигарном дыму так же неожиданно, как явилось на свет. Мистер Спик, спекулянт, который чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии офицеров, «исполнявших свой долг» на войне, однако весьма непринужденно с разоткровенничавшимся дядей, с готовностью поведал нам о собственном опыте по изгнанию немецких коммерсантов из Шанхая и воцарению на их месте. Он выполнил свой долг. Наш хозяин робко смотрел на нас в беспокойном ожидании одобрения своих патриотических поступков, которое он немедленно и получил от дяди Эммануила, сказавшего:
— Les crapauds! В Бельгии они взяль бургомистра Макса, они взяль его и забраль его, les crapauds!
Мистер Спик вздохнул.
— Великая война, — промолвил он.
— Ah, nous autres militaires y нас есть повод это помнить! — сказал дядя. — Мы плывем домой vers la patrie[116].
Покончив с патриотическими разговорами, хозяин принялся рассказывать нам анекдот за анекдотом. Но я его не слушал, потому что, пока он говорил, я держал свой анекдот наготове (иначе он разражался очередным), а в конце каждого его анекдота я автоматически смеялся вместе с остальными. Ибо, как известно всякому, гораздо веселее рассказывать свои анекдоты (поскольку для того, чтобы анекдотом насладиться, его необходимо хорошенько усвоить, а на это требуется время), чем слушать, как кто-то рассказывает новые.
На следующее утро Сильвия, одевшись в только что купленные платье и шляпку, ушла без меня и шикарно провела время со своими новыми друзьями. Но она вернулась танцевать карлтон, и я почувствовал, когда она прижалась ко мне во время танго, как шелк скользит на ее теплых гладких ногах. И все спрашивали: «Кто эта прелестная темноволосая девушка?» А я все время чувствовал, что она моя. То есть я должен был быть счастлив. Но каждая исполнившаяся надежда несет в себе свой рок. То, на что мы надеялись, исполнилось, но не так, как мы надеялись.
— Утром я побывала на исповеди, — сказала она во время танца. — Чтобы исповедоваться в своей любви к Принцу. Молодой священник, — добавила она. — Довольно симпатичный.
— И что же он сказал?
— Он сказал: «Все?» Я ответила: «Да». «Но почему?» — спросил он. «Потому что я люблю его». «Но кто он?» «Не знаю. Просто я его люблю».
Перед отъездом из Шанхая дядя с тетей сочли подходящим разослать свои карточки капитанам и старшим офицерам союзного флота, и дядя, страдавший несварением желудка, попросил меня разнести его карточки. Мне нравилось, когда при моем прибытии «играли захождение». Американский флаг-адъютант, мой приятель, обычно отдавал мне полковничьи, а не капитанские почести, и я появлялся на борту американского флагмана довольно часто. На квартердеке меня встретил Филип Браун.
— До чего же я рад видеть тебя, Джордж! — Он протянул руку. — Ну, вообще-то это против наших правил держать на борту спиртное, но если ты пройдешь со мной в мою каюту, я позабочусь о том, что тебе досталась хотя бы капелька.
И действительно! И действительно! Он выудил из-под койки бутылку виски и сифон и наливал из бутылки гораздо чаще, чем из сифона.
— Давай-ка, старина! Прими-ка внутрь! В самое нутро!
С американского флагмана я перешел на британский, с него — на французский, итальянский, японский и так далее. Повсюду для меня должным образом «играли захождение». Только на квартердеке китайского корабля меня встретил жалкий одурманенный офицер, который никак не мог понять причину моего визита.
— Чего вам? — осведомился он с ошеломляющей прямотой.
— Комендант Вандерфлинт, — начал я, — который в настоящий момент нездоров…