Море было зеленым зеркалом. На всем пути из Шанхая в Гонконг оно было зеленым зеркалом. Ни звука не доносилось до наших ушей, кроме бесстрастного стука шатуна — доказательства неустанных трудов машины. Безграничное море способствует безграничным мыслям о Боге, Человеке и Вселенной. Заниматься нечем, поэтому ведутся разговоры. Капитан Негодяев был настроен философически. Я не знал об этом до тех пор, пока не попали в компанию друг друга на борту «Носорога». Он стоял, опираясь на перила, одетая в хаки крыса на тонких ножках, и философствовал.
— Если вы остановитесь на полпути к логическому умозаключению, — говорил он, — то приблизитесь к правде настолько, насколько это возможно по эту сторону могилы. Но опишите круг, и вы снова никуда не придете. Я… — Вы имеете в виду, — произнес я (ибо мы имеем привычку, перебивая, говорить то, что имеем в виду мы), — вы имеете в виду, что это просто кончается тем, что вы скитаетесь, покуда не приходите к барьеру. Потом вы позволяете душе созреть, насытиться за барьером. (Пока варится каша, поторапливайтесь, займитесь делом: пишите, рисуйте, экспериментируйте). После этого, через какое-то время, барьер начнет рушиться — и вы снова станете бродить по лугам, пока снова не выйдете к тракту.
Мы разговаривали не напоказ, негромко, приняв — кажется, бессознательно, — позу людей испытанного интеллекта, между которыми все понятно, которые как должное воспринимают все, что известно обо всем. К жизни он относился с сумрачной улыбкой — улыбкой того, кто рад возможности узнать еще одно небольшое доказательство той гнусности, о которой он всегда утверждал, что она пронизывает жизнь. По сути, я верил в надежду, он — в отчаяние. Он словно говорил: «Tant pis!»[118]
— Вы говорите, что верить в отчаяние нельзя. Но верить в отчаяние можно. Я верю в отчаяние. Я живу им, — сказал он.
— Вы сомневаетесь в возможности бессмертия, потому что…
— Капитан Дьяболох, — перебил он. — Одолжите мне 15 фунтов. Я отдам вам — слово чести, — когда мы доберемся до Англии.
— Вы сомневаетесь в этом, потому что неверно представляете себе, что реально.
— Я правда отдам.
— Внешний мир кажется вам реальным, потому что вы можете его видеть, слышать, чувствовать и осязать. Но это потому, что ваши чувства так сосредоточены и настроены, что вы можете его видеть, слышать и чувствовать. По сути дела, это все просто определенные иллюзорные вибрации, отмечающие ход времени в ничто, — такая математика, поддерживающая фикцию Времени и облекающая ее плотью. Это просто мир внешней видимости, в который ваше «я» окунулось, как упавшая звезда, принявшая облака за реальность и сомневающаяся в своем собственном свете. Как капля воды из океана содержит в себе те же качества, что и весь океан, так и свет в вас — ваше истинное «я» — имеет все качества бессмертного, безвременного солнца.
Услышав наши разговоры, немедленно вклинился Скотли:
— Тараторите, как две старые прачки!
Капитан Негодяев примирительно улыбнулся:
— Вы, философы жизни, — всего лишь шаловливые дети, тогда как все другие — дети воспитанные. В конце мать-природа всех нас укладывает в постель.
Скотли тяжело кивнул и громко загоготал. Когда капитан Негодяев распространялся на философские темы, англичанка, сидевшая рядом и читавшая роман Уиды[119], осуждающе осмотрела его в свой лорнет.
— Вы не должны так громко разговаривать и так бурно жестикулировать, — посоветовал я. — Эти люди считают исключительно дурным тоном так возбуждаться, говоря о каком-то Боге и вселенной.
— Ну что ж, — согласился он, — если уж мы заговорили об этом: я никогда так не смеялся, когда увидел вчерашним вечером ваших англичан за картами. Они не издавали ни звука и не двигались, словно сидели в церкви. Однообразие их занятия способно была убить любого нормального человека. В России кто-нибудь давно бы уже вскочил, стал бы улещивать другого и назвал бы его плутом и лжецом. А эти — сидят как камни. Неисправимый народ. Сначала я вынужден был делить каюту со Скотли, но, не вынеся его вони, упросил дядю Эммануила поменяться местами. Но он выскочил из каюты, зажимая нос.
— C’est assez![120] Как я тебя понимаю!
Никто не хотел жить в одной каюте со Скотли. Так что, наконец, уговорили генерала с безумными глазами попытать счастья, и он из этого эксперимента вышел невредимым, заметив, что для него любая вонь несущественна. Но в течение почти всего нашего путешествия Перси Скотли болел, и Берта за ним ухаживала.
119
Уида (псевдоним Марии Луизы де ла Раме, 1839–1908) — английская писательница, автор множества авантюрно — сентиментальных романов из великосветской жизни.