Мы поцеловались.
А потом поцеловались снова, на этот раз независимо от Дориана.
У нее были мягкие теплые губы, и я задерживал дыхание — ценой значительного неудобства для себя. Потом я отпустил ее, чтобы отдышаться, словно взошел на очень крутой склон.
— Продолжай, дорогой.
— Какие у тебя прелестные волосы!
— Надо их помыть, — ответила она.
Я расставил ноги, сунул руки в карманы брюк, поглядел на луну — и вдруг разразился (ввергнув Сильвию в небольшой шок):
Она потянулась к моим губам, как только я закончил, дождавшись, когда они освободятся. Я поцеловал ее со всею страстностью.
— Как тебя зовут полностью? — спросил я.
— Сильвия Нинон Тереза Анастасия Вандерфлинт.
— Нинон, — произнес я и затем медленно повторил, впивая вкус: — Сильвия Нинон. Сильвия Нинон. Сильвия, — произнес я и взял ее за руку: — «Ты не пугайся: остров полон звуков — и шелеста, и шепота, и пенья; они приятны, нет от них вреда.
— Кто это написал?
— Шекспир.
— Это… очень славно.
Я продемонстрировал знание всех цитат, которые мог припомнить, — надел свой лучший воскресный костюм, так сказать. И тотчас же, пылко взяв ее за руку, я прошептал: «Прелестный мечтатель, чье сердце так романтично! кто отдавался с такою распущенностью, отдавался краям и героям, которые не мои, но никогда — филистимлянам! оплот проигранных сражений и забытых верований, непопулярных имен и невозможных привязанностей!»
— Кто это написал?
Я хотел сказать, что это написал я, но потом сказал правду:
— Мэтью Арнольд. Это об Оксфорде.
— О! — Она была несколько разочарована. — А я решила, что это о женщине… которая… — Она покраснела, — …которая отдалась какому-то герою.
— Нет, дорогая, нет.
После этого я пересказал отрывок о Моне Лизе, которая, подобно вампиру, много раз умирала, и ей ведомы тайны могилы, она ныряла в глубокие моря, и ее окружает полумрак отошедшего дня; она торговалась с купцами Востока за редкостные ткани; Ледой она была матерью Елены Троянской; Святой Анной она была матерью Марии; все это для нее было как звуки лир и флейт, все это живет в утонченности ее меняющихся линий, в мягких тонах ее рук и глаз.[31]
— Дорогой, давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Но я думал, что ты любишь… литературу?
— Дорогой, я слушала — ради тебя. Но ты так долго читаешь, ты никак не закончишь.
— Святые небеса! — воскликнул я. — Я декламировал все это ради тебя. Я думал, что ты любишь книги.
— Это для меня слишком серьезная литература.
— Серьезная! Так что же ты любишь?
— Ну, я люблю что-нибудь… посочнее.
— А именно?
— Что-то, где побольше убийств.
— Разумеется, должен сознаться, в моем случае все по-другому. Когда я перестану зарабатывать себе на жизнь мечом, я начну зарабатывать пером.
— Когда-нибудь ты станешь великим писателем, и я прочитаю твой роман в «Дэйли мэйл», — сказала она.
— В «Дэйли мэйл»? Господи, почему в «Дэйли мэйл»?
— Они публикуют многосерийные романы. Разве ты их не читаешь? Я всегда читаю.
— Ну да… публикуют… знаю, что публикуют.
— Я тоже пишу, — сказала она.
— Ты?
— Ну да! Письма в редакцию. — Она вышла и вернулась с газетой. — Вот это написала я.
В рубрике «Вопросы и ответы» я прочитал:
«Как вы считаете, дурно ли поступают парень с девушкой, если вдвоем устраивают пикник на острове?»
— Это написала я, — сказала она.
— Но зачем ты это сделала?
— Я пишу, потому что хочу знать. Кроме того, приятно увидеть свое письмо в газете.
— И что же они ответили?
— Вот что они ответили. — Она показала. — «Вовсе не обязательно».
29
Отрывок из поэмы английского поэта Ричарда Крэшо (1613–1649) «Избиение младенцев», вольного перевода одноименной поэмы Джамбаттиста Марино (1569–1625) (пер. С. Шорпша)
31
Цитата из сочинения английского искусствоведа и историка Уолтера Горацио Патера (1839–1894) «Ренессанс. Очерки искусства и поэзии» (1873) (пер. В. Дажиной).