И он размашисто подписался:
Эммануил Вандерфлинт.
Оба письма были такими длинными и обстоятельными, что у дяди Люси, наверно, возникло ощущение, что в промежутках тетя Тереза и дядя Эммануил принимали пищу.
18
ГОЛУБКА
Тем временем, ситуация с бараньими тулупами оставалась неясной. Расплывчатой и запутанной. Сомнительной и неопределенной. Смутной и неразрешенной. Двусмысленной, туманной, невразумительной. Смущающей, ненадежной, затруднительной и противоречивой, загадочной и неопределимой, непостижимой и необъяснимой, непроницаемой, колеблющейся и явно неразрешимой. Невероятной! Непонятной! Мне был дан приказ установить их местонахождение и организовать их доставку железнодорожным транспортом — я не помнил точно, куда именно. Это-то я и пытался организовать. «Но где же тулупы?» — недоумевали железнодорожные власти. Увы, это было свыше моего представления. Ибо ни единого следа бараньих тулупов, как я уже сказал, не обнаруживалось.
Наконец, я телеграфировал:
«Местонахождение бараньих тулупов не установлено. Жду инструкций». И, утомленный этим усилием, чувствуя необходимость в здоровом отдыхе, я сказал Сильвии:
— Давай выйдем и поужинаем вместе.
— О! О! В самом деле? О! И точно! Понимаю! О! Как славно! — отреагировала она шаловливым, озорным тоном, отчего стала совершенно неотразимой.
Я добавил:
— Без дополнительных расходов с вашей стороны, как выражаются в деловом мире.
— Без дополнительных расходов с вашей стороны, как выражаются в деловом мире. — Я заметил, что она выучивала мои выражения и потом их повторяла. Очень хороший знак.
Я нежно смотрел на нее.
— Моя ирландская прелесть! Mein irisch Kind![48]
— О! О! Действительно, — сказала она.
Она вся кипела жизнью и была шаловлива, как дитя, но не знала, за что браться, и поэтому лишь носилась на цыпочках, — а я задавался вопросом, хватит ли у меня денег, и если да, то не могу ли я потратить их лучше, чем просто выбросить на ужин, — купить себе, например, пару кавалерийских сапог. И дух мой затуманился. Как и дед с материнской стороны, я не очень-то любил тратить деньги, и сейчас в ответ на мое сумасбродное решение развлечься и поужинать с Сильвией в дорогом ресторане мой дед воззвал ко мне из гроба. Его девизом было: «Торгуйся, торгуйся, торгуйся хорошенько, а закончишь торговаться — выпроси катушку ниток». Он никогда не уставал напоминать: «Когда нищета входит в дверь, любовь вылетает в окно». Или же он покупал канцелярских скрепок на грош и требовал гарантии. Он потратил все нервы и всю жизнь, стремясь полностью окупить каждый потраченный грош, и умер, так и не поняв, что не окупил потраченной жизни. Однако в минуты резвой сумасбродности мой дед взывал ко мне из гроба.
В большом магазине на Китайской — забыл его название — я купил Сильвии пузырек духов. В другом магазине она купила себе резинку, уселась и осмотрела покупки с гордым, компетентным видом, отослав продавщицу заниматься своим делом. И снова я обратил внимание на ее поразительно-обольстительный профиль. Пока резинку заворачивали, она взялась было за свою сумочку, немного неискренне, пока я мечтательно смотрел в сторону; но потом встряхнулся и упредил ее действия с восхитительной рыцарственностью. И, видимо, потому, что сумма была ничтожной, дедушка хотя бы в этот раз не перевернулся в гробу.
Когда мы вошли в ресторан «Модерн», перед нами встал огромный, дикого вида метрдотель — из тех людей, про которых ты сразу говоришь себе: «Этот человек — болван». И последующие события подтвердили наши наихудшие опасения. Метрдотель блуждал по нам диким, сомневающимся взглядом, словно не будучи уверенным в том, человеческие ли мы существа или некие животные. Он обнаружил величайшую неспособность в выполнении обманчиво-простой задачи найти для нас пустой столик, каковых — в противоположность столикам занятым — было множество. Вокруг нас выстроились официанты — совершенный интернационал, отдельная раса — чей вид выдавал, что мозги их поглощены подсчетом содержимого моего кошелька. И поскольку я обладал выраженной аллергией на лакеев вроде портье, официантов и подобных им, я разговаривал громко и безапелляционно, рассчитывая также придать себе уверенности, и вообще принял выражение этакого знатока-гастронома и человека мира вроде Арнольда Беннета[49]. Сильвия изучала меню, и огромный метрдотель склонился над ней. Я смотрел на него с темной ненавистью. Кроме всего прочего, Сильвия хотела цыпленка. Цыплят было две разновидности. Целый цыпленок стоил 500 рублей. Крылышко — 100. Обменный курс, на всякий случай, был в то время всего 200 рублей за 1 фунт стерлингов. Огромный метрдотель настойчиво рекомендовал взять целого цыпленка.