Тетя Тереза сказала это, глядя на меня пристально и печально. Скажу сразу — я красив. Гладкие черные волосы, зачесанные назад, губы — есть в них что-то такое, что-то в глазах, нечто… нечто, не поддающееся определению, что привлекает женщин. Выдумаете, что я самонадеян? Отнюдь.
— Ты так похож на Анатоля, — сказала тетя Тереза. — Красавцами вас не назовешь, но у вас обоих приятные черты.
Я был положительно удивлен этим словам. Надо будет при ближайшей же возможности хорошенько посмотреться в зеркало.
— И ты его ровесник. Я прекрасно помню: когда Анатоль родился, и мы думали, какое имя ему дать, твоя мать написала мне, что они решили окрестить тебя Гамлетом.
— Но его зовут Джордж! — произнесла Сильвия.
— Жорж Гамлет Александр — так меня зовут. Определенное чувство деликатности, полагаю, мешает солдатам называть меня Гамлет. Вместо этого они зовут меня Жорж.
— Но почему Жорж, а не Джордж? — спросила Сильвия.
— И сам не знаю, — признался я. — Рискну сказать, что не в честь Жоржа Шарпантье, ибо ему было не много лет, когда я родился.
— В Токио! — весело подтвердила тетя Тереза, оглядывая Вандерфантов. — Mais voilà un Japonais!
— Tiens![10] — согласилась мадам Вандерфант.
— В отеле «Империал». Непредусмотренное отклонение от увеселительной дальневосточной поездки родителей, полагаю.
— Но ты британец по рождению, так что нечего жаловаться, — сказала тетя.
— Думаю, мне повезло.
— Да, от имен одни неприятности, — произнесла тетя, вновь оглядываясь на Вандерфантов. — Мою дочь окрестили Сильвией, потому что при рождении она была такой белокурой, — вылитая сильфида. А потом ее волосы все темнели и темнели и сейчас, видите, почти черные — с темно-золотыми нитями.
— И светло-золотыми, когда их помыть, — добавила Сильвия.
— В самом деле? — спросил я с неподдельным интересом.
— Или возьмите имена моих братьев, — произнесла тетя Тереза, поворачиваясь к мадам Вандерфант. — Матушка хотела дочерей, но первые двое новорожденных оказались мальчиками: так что она окрестила одного Конни, а другого — Люси.
— Tiens! — сказала мадам Вандерфант.
— Конни — его отец, — она показала на меня, — был близоруким, а Люси совсем глухим. Помню как сейчас ту прогулку на катере по Неве, когда он взял нас с собой. Конни, слепой как сова, стоял за штурвалом, а Люси, глухой как тетеря, был внизу, в машинном отделении.
И когда Конни закричал в переговорную трубу, чтобы Люси дал назад, Люси, разумеется, ничего не услышал, и Конни, который ничего не видел, влепился с нами всеми в самую середину Литейного моста. Вот как сейчас помню! А потом они так орали друг на друга, так орали, чуть головы друг другу не пооткусывали. Это было ужасно. Твоя мать была на катере. — Она повернулась ко мне. — Кажется, они едва были помолвлены.
А раз мы погрузились в пучину воспоминаний, я воспользовался этим, чтобы попросить тетю Терезу просветить меня относительно моих предков. Было ли то, что она рассказала, историческим фактом или это частично плод воображения, не могу поручиться. Я, однако, узнал, что когда-то, столетия назад, наш род произошел от одного шведского рыцаря, который прибыл в Финляндию, чтобы внедрить христианство и культуру среди беловолосых племен; что впоследствии он предал своих людей и перешел к финнам, за что его клан отрекся от него, при том, что финны не особенно с ним прижились и, заподозрив по причине его отталкивающей внешности, что он посланец дьявола, прозвали его старым Saatana Perkele, каковое имя — фон Альттойфель — он и принял, забредя в Эстонию и примкнув там к миссионерам из Тевтонского ордена — из мрачного ли сумасбродства или по злой иронии или из темной романтической гордыни — кто знает? — и выбрал себе в качестве нового герба двух дьяволов, переплетшихся хвостами. Его сын, финн (но проживавший в северной Италии), сменил фамилию с Альттойфель на Диаболо. Его же сын, рожденный в Италии, но подвергшийся гонениям за протестантскую веру, бежал в Шотландию, где уже его сын, уроженец Шетландских островов, чтобы сделать фамилию похожей на шотландскую, добавил в конец «х», на манер фамилии МакДонох — «Диаболох», чтобы придать этому имени более туземный оттенок, однако преуспел лишь в том, что фамилия отстранилась от своих первоначальный корней настолько, что стала ни рыба, ни мясо, ни селедка. Настолько, что когда я, отдаленный потомок (родившийся в Японии), вступал в Хайлендский полк, чтобы сражаться на Мировой войне (за свободу малых народов), сержант-вербовщик взглянул на мою фамилию, потом взглянул пристальнее, и пока он так глядел, то казался при этом, скажем так, озадаченным. Лицо его сморщилось, расплылось и превратилось в ухмылку. Он покачал головой. «Черт меня дери!» — произнес он. Только это — и больше ничего. Я принял присягу и рекрутское вознаграждение, составлявшее в те времена восемнадцать пенсов. Мой дед, уроженец Лондона, человек неуемной натуры, после поездок по Испании, Голландии, Франции, Дании и Италии, решил, наконец, осесть в Сибири, где приобрел большое имение неподалеку от Красноярска, в котором позже основал успешное дело по пушному экспорту. В его дневнике есть любопытные описания боя быков, который он наблюдал в Барселоне, где он встретил свою будущую жену, испанку, — выйдя за него, она последовала за ним в Манчестер, где перед тем, как выехать в его красноярское имение, родила моего отца, тетю Терезу, дядю Люси и полдюжины других отпрысков. Мой дед, который пережил свою жену, наказал в своем завещании, чтобы его красноярское имение (известное по русскому произношению нашей фамилии «Дьяволово») было поровну разделено между многочисленными его детьми.