— Вор Шит!
От множества зажженных свечей в комнате стало очень жарко. За задернутыми шторами Харбин сползал в сумерки, среди криков извозчиков-монголов и щелканья плеток, ощущение стыка двух соперничающих цивилизаций, пронизывающий ветер, проносящийся по голым безлюдным улицам, поднимающий клубы холодной пыли, — и город безжалостно-холодный, но бесснежный, несчастный, как бессонный больной или бесслезное сердце. Восковые свечи грустно догорели до конца. Запах горелой хвои. Музыка, смех, — а мне хотелось плакать по всем живым существам. О, почему мы должны жить? Гулянка наполовину! Кому мы доставляем удовольствие? Просто интерлюдия — и снова назад. Назад, к сердцу вселенной, слушать прибой надмирных волн, накатывающих и разбивающихся вокруг нас, грезить обо всех вещах и ни одной, забыться сном — таким крепким, здоровым сном! — навеки, навеки, навечно.
Три стульчика для игрушечных медвежат поставили в ряд. Берта, у которой было «общее знакомство» с музыкой, села за пианино, а тетя Тереза в виде особого одолжения по случаю праздника присоединилась к ней и откинула свою длинную черную шелковую юбку, усаживаясь на плюшевый стул рядом с Бертой (которая села на простой стул), — и в две руки они начали Рапсодию № 2 Листа, в то время как дети стали играть в стулья с музыкой. Гарри не отходил от стульев, готовый сесть в любую секунду, и даже иногда отказывался встать, а, выбывая из игры, снова незаметно в нее вступал и начинал борьбу за стул, как и до этого. Тетя Тереза с Бертой тем временем нажаривали рапсодию, причем тетя покачивалась в такт все ускоряющемуся ритму, как заправский музыкант или заправский наездник — или сразу оба. И поскольку отрывок, который они играли, изображал хаос, они не замечали расхождений, пока Берта не перевернула страницу.
— Voyons donc, Berthe! Я еще не прошла страницу!
— Enfin, Thérèse!
Ничего не заметили и мы, ибо это должен быть хаос — и это был хаос. Музыка резко прервалась, дети бросились к стульям, и Нора плюхнулась на пол.
После ужина доктор Мергатройд говорил о корейской психологии в свете учения Конфуция и тут внезапно обнаружил, что, прислонившись к столу с горящей свечой, он прожег дырку в заднике своих брюк. Из соседней комнаты донесся звонкий голос Скотли:
— Нет, дорогой сэр, вы от этого не отделаетесь — ха-ха-ха! Садитесь-ка, вот так, вот вам ручка, вот чернила, и приступайте — ха-ха-ха! — Он громко загоготал.
— Давайте-ка садитесь и пишите вашему маршалу, — донесся строгий голос Филипа Брауна.
— Но maréchal будет удивиться, — взволнованно возражал дядя Эммануил.
— Не извольте беспокоиться, старина. Пишите ему письмо и просите автограф, живее.
— Allons donc! Le maréchal, он просиль французский Красный Крест, а французский Красный Крест, они не получить ничего. Пошлите все в американский Красный Крест. — Краска бросилась ему в лицо, он уговаривал: — Прошу прощать, как я могу его спрашивать? Он спросиль, где есть деньги. Я сказаль — они послали их в Amérique! Nom de Dieu, enfin![76] — протестовал дядя Эммануил, дрожа всеми мышцами от возбуждения.
— Но ведь они союзники, верно? — вставил Скотли.
— Конечно, мы союзники! — подтвердил Филип Браун.
— Ну что ж, дорогой мой сэр, — ха-ха-ха! — в таком случае вы не разбираетесь в этом деле.
— Comment?
— Кому, кому! Давайте-ка садитесь и пишите письмо маршалу насчет автографа, живо.
Дядя Эммануил сел за стол и со слезами на глазах принялся за письмо маршалу, а те двое встали над ним.
Три медвежонка играли вместе, придвинув свои стульчики к столу, хотя время от времени Гарри переворачивал их магазин, и тогда слышался Наташин голос:
— Гарри! Гарри! Зачем ты делать? — и одновременно голосок Норы:
— Отстань! Жаткнись! Гарри! Отстань! Прекрати! Прекрати!
— Что случилось? — спросила тетя Молли.
— Нора съела мой шоколадный крем, — выл Гарри.
— Потому что в прошлом году он съел мое пасхальное яйцо! — с готовностью закричала Нора.
Шлеп! Шлеп! Шлеп! — раздались шлепки тети Молли — и слезы брызнули из глаз детей.
Потом они играли, как ни в чем не бывало. Обменивались друг с другом подарками. «С возвратом? Без возврата?» или «Насовсем?» Гарри обменял шоколадный батончик у одного мальчика на часы.
— Я ему вот это дал, — сказал Гарри, глядя на часы. — Оно того стоит?
Мальчик съел шоколадный батончик, а потом со слезами потребовал свои часы обратно. Гарри проколол Норин шарик, и я подумал: «Я хочу умереть вот так — просто выдохнуть».
— Гарри пинает Наташу! — жаловалась Нора маме. Но Гарри, услышав это, просто позвал: «Нора!», обнял ее, и вместе они беспечно убежали. Одна Бабби тихо играла в одиночестве.