И я думаю: быть может, она получит это письмо, ужиная в ресторане с Гюставом, и хладнокровно прочтет его ему, как когда-то прочитала мне письмо от торговца каучуком. Я так четко вижу тебя перед собой. Не могу забыть твоих глаз, твоих сияющих, лучистых глаз, нежного воркующего голоса: «Александр, слушай. Ты никогда не слушаешь, когда я говорю, как с гуся вода» (о, как бы я слушал сейчас!), и тех нежных поцелуев, и нашу любовь.
Вдруг я вспомнил, что единственными моими словами ей, единственными ободряющими словами, в которых был что-то кроме сексуальной заинтересованности, были: «Ты не должна есть так много шоколада; это вредно для зубов». И это после того, как я неохотно купил ей коробку «Гала Питер» — по пять шиллингов за фунт.
Любовь — как спичка, зажженная в темноте; она освещает всю затаившуюся чувствительность к боли — твою и ее. Как бессмысленно, как непостоянно! Гюстав выглядел триумфатором, добившимся своего. И тотчас же я кожей почувствовал ситуацию, типичную для нелепости любви. Сюжет для рассказа. Один мужчина отброшен, а другой, одержавший победу, разглагольствует на тему славной битвы!
Я чувствовал грусть, которая на поверхности преобладала над глубинами моего подлинного счастья; я ворчал, но все время чувствовал, что ворчу по поводу того, что не приносит истинной боли. Мы были так честны, так неумолимы, требовательны, напряжены; мы надрывали глотки до глухоты к настоящему, внутреннему голосу, который даже в спокойные времена едва набирался решимости заставить себя услышать; и под этим было ощущение, что все это — заемные эмоции, пускай поглощающие и болезненные, но на самом деле банальные и ненужные.
— Шампанского! Шампанского!
Звук откупориваемых пробок, игристое вино, голоса, музыка… Мне было жаль себя, я ревновал к самому себе прежнему, будничному, кого она любила, ревновал к мысли, что она любила меня тогда, когда я не стоил ее любви, а сейчас, когда я готов был целовать ее ноги, я больше ее не волновал.
Когда ужин подошел к концу, меня попросили сыграть, буквально подтащили к фортепиано. Я сыграл тот полный страсти кусок из «Тристана», но он не вызвал большого энтузиазма. Я опозорился. Доктор Мергатройд спел нам современные комические куплеты, которые были современными еще при Джозефе Чамберлене. Мистер Уолтон, представитель британской дипломатической миссии, который, согласно справочнику «Кто есть кто», получил «домашнее образование», был обучен также игре на фортепиано и, понуждаемый военными (считавшими этого выдающегося штатского вдобавок ко всему прочему еще и славным малым), занял место за видавшим виды пианино, а мы все, сомкнувшись в братский хоровод, образовали большой круг: генерал Пше-Пше рядом с дядей Эммануилом, Скотли рядом с генералом Пше-Пше, полковник Исибаяси рядом со Скотли, я рядом с полковником Исибаяси, полковник-француз рядом со мной, — и когда заиграла музыка, принялись всплескивать скрещенными руками все сильнее и сильнее под медленный осторожный напев «Старых добрых времен», выражая на сияющих лицах блаженство и вечную верность. Закончив песню, мистер Уолтон повторил ее с большей точностью и уверенностью, а Перси Скотли подчеркнул ее рукопожатием, подтверждающим, что слово Британии так же твердо в мире, как и на войне. Итальянец тоже не отставал в сердечности. По той серьезности, с какой маленький дядя Эммануил держался ритма, было видно, что он отдается этому абсолютно без остатка. Капитан Негодяев, видимо, еще не забывший хамства Перси Скотли, был сама мрачность и, как его страна, держался в стороне, нехотя присоединясь к триумфу союзников. Повадка Брауна с его честной широкой улыбкой выдавала мысль, что хоть для янки все мы иностранцы, мы-таки достойные ребята, и девиз «Лучше поздно, чем никогда», в конце концов, для нас чего-то стоит, как бы мы этого ни скрывали. А прохладная, но любезная отчужденность француза призвана была показать, что со своей стороны он прилагает все усилия, чтобы помнить, что Франция пользовалась некоторой небольшой поддержкой извне, выиграв свою победоносную войну. Еще и еще, еще и еще, наши глаза сияют, пот струится по лицам, наши сцепленные руки падают с мертвящим стуком под замедляющийся ритм и нарастающую выразительность песни. Если то не была кульминация победы, пароксизм ликования, апофеоз триумфа, победа дела союзников in excelsis[99], никакого дела союзников не было вообще. Мистер Уолтон, словно чувствуя, что это было как раз дело союзников in excelsis, вставлял после каждого восьминотного такта по две шестнадцатых ноты, так что можете себе представить эффект. Скотли дергал руками все сильнее и сильнее, так что его соседям уже казалось, что их руки вот-вот отвалятся; японец пел громче и громче. Победа была наша. Враг был повержен ниц. Небеса ликовали.
98
Стихотворение Р. Вагнера из оперы «Тристан и Изольда», использованное английским поэтом T. С. Элиотом в его поэме «Бесплодная земля» (пер. А. Сергеева).