Возбуждение нарастало с каждой выпитой чашкой зеленого чая. Давно уже Вадим не чувствовал столь лихорадочной жажды действовать. Вернувшись в дом, он молниеносно вымыл грязную посуду — свою и Лютикова, — решительно перебил мух — всех до единой, подмел пол и свирепо оглядел комнату. Он чувствовал себя способным своротить горы, а делать было явно нечего. О том, чтобы лечь спать, смешно было и думать. Сердце колотилось, как набат. Ага! Есть еще кипа карточек по истории идеи развития в XVIII — начале XIX века, целый месяц перед отъездом сюда Вадим ежевечерне ходил в Ленинку. Собран интересный материал на большую статью в Анналы Института философии природы. Казалось бы, не в ту степь, разбрасывается товарищ Орешкин. Черта с два! Все железно связано. Сейчас он ясно видит эту потрясающую взаимосвязь. Вот Орешкин! Вот мудрый змий! Все, все пойдет в дело, к ясной, четко очерченной цели. Прежде чем заговорить о прогнозе, надо было догадаться о самом факте развития всего сущего — от амебы до мысли, от атома до социума. Дарвин пришел на хорошо утрамбованную площадку. В XVII веке почти никто не догадывался, что мир развивается — да еще и по железным законам.
Если проследить, как они тогда, в XVIII веке, нащупывали, осознавали идею развития. Лейбниц, Кант, Гердер… кто там еще, Гёте, Шеллинг… На многое в своей же собственной все еще не защищенной диссертации об общих принципах научного прогноза Орешкин теперь смотрит совсем иначе… Как ни странно, самый тяжкий порок современной науки — необразованность, отсутствие подлинной научной и философской культуры. Что можно путного сказать о принципах научного прогноза, не зная всей драмы идей, сопутствующей развитию самих представлений о причинности… Ясность, ясность приходит, когда читаешь великих предшественников. И уходит необоснованный апломб узкого профессионализма. Он, Орешкин, как паук, засядет здесь в горах, под Крышей Мира, всюду протянет паутины мысли, все поймет и увяжет. И вовсе не для диссертации это нужно. Как Женя говорит?.. Для судьбы. Утром землетрясения — вечером принцип развития. Или неделю то — неделю другое. И не помешает одно другому. Только ускорит. Еще Света приедет, подключится. Лютикова зажечь, клуб раскованной мысли этакий создать, чтобы весело и интересно. Хотя Лютикова трудно отвлечь от его личных проблем… Но ничего, ничего…
Он не занимался землетрясениями? Это можно и необходимо превратить в преимущество. Преимущество первого непредубежденного взгляда.
Сила. Власть… Нет, не те сила и власть, не Наполеоном стать — кому это нужно. А те реальные сила и власть, которыми обладали Кант и Гёте, — над мыслью, над временем, над собой. Все может человеческая голова, если в ней мозги, а не бог знает что. Все может. Логика, знание. Еще… Страсть. Все есть. Значит, все будет. Наконец-то! Позади колебания, эта борьба с ветряными мельницами. Суета, Лютиков говорит. Правильно! Здесь, у врат Тибета, сесть в позе лотоса и все пронзить усилием мысли. Все!..
Орешкин видел впереди длинный ряд таких вечеров — с острым чувством работы мысли, с ощущением власти над связью вещей. Давно надо было. Сколько времени упущено! Догнать!
Зеленый чай в сочетании с сухим легким воздухом этой части Передовой зоны Памира, говорят, оказывает особо тонизирующее действие на некоторые типы человеческой психики…
Волшебство продолжалось… Вадим лег не раньше трех часов ночи. И не мог заснуть. Мысли вихрились. Впереди расстилалось сияющее шоссе — грядущая Вадимова жизнь. И все на этой столбовой дороге было ясно. Везде все было четко обозначено специальными указателями и знаками. Каждые сколько-то километров были заправки, стоянки, о местах подъемов и спусков предупреждалось неукоснительно. Вадим жал ручку газа на всю катушку, мотоцикл, вроде бы проданный в спешке отъезда за полцены, послушный красный конь, конечно же вернулся неведомо как и, не помня зла, мчал хозяина, как встарь, по сияющей дороге. Сзади Вадима обнимали руки верной спутницы, черноокой красавицы жены. Впереди, на бензобаке, белоголовый худенький мальчик, сын Мишка. От первого, несчастливого брака. Но не такой почему-то, какой он сейчас, десятилетний, подозрительный, дерзкий: «А может, ты мне и не папа вовсе?» А такой, какой он был в последнее лето прежней жизни, когда все рушилось и все — в предчувствии — было ясно. И, как тогда, маленький шестилетний сын поворачивает голову и говорит ясно и громко: «А я знаю: счастье это когда лето, речка — и мы едем, на мотоцикле». И вот теперь Мишка по-настоящему прав: с Вадимом два самых близких ему человека, которых въяве он и в мечте не мог соединить. Жена и сын. А ведь это так просто! Да и где ж им быть, как не с ним вместе? Да, да, это и есть счастье!