Глава девятая (в документах)
4 января. Первый, кого мы увидели в институте, был Юрик Чайка. С тех пор, как он стал начальником камералки, он занесся, что ли. То такой был милый, вежливый, а тут смотрит сычом. Неужто за то, что я перед отъездом на два дня себе лаборантку из камералки выклянчила у Саркисова, минуя Юрика? А что было делать, ежели он не давал? Не любят нас некоторые ни за что, — верней, за то, что Эдика не любят. Но непонятно, мы-то здесь при чем? С Юриком был еще кто-то со знакомым лицом — Вадим с ним о чем-то хотел потом потолковать обстоятельней. Кажется, это был аспирант из Ташкента, с которым Вадим работал в Саите без меня.
На втором этаже нас как будто бы ждал Феликс Шестопал, «птица Феликс», как в глаза окрестил его Вадим, а он ничего, не обижается. На самом-то деле птица Феликс ждал, когда освободится прилетевший вчера Саркисов. Феликс со свойственной ему широтой интересов обрушил всякие мелкие свои и мельчайшие проблемы на бедную Вадикову голову, да и на меня косвенно, особенно он распинался, кажется, о проблеме склада в обсерватории — там опять кто-то проворовался, а Жилин делает вид, что очень удивлен. Феликс сообщил, что приехал неожиданно Эдик и что у Эдика под глазом синяк.
Я пошла искать Эдика, нашла его по голосу. Как всегда он не только не встал, когда я вошла, но и не познакомил меня с тем, с кем разговаривал. Но обрадовался мне, а особенно тому, что Вадим там, в коридоре. Побежал и упал в объятия Вадима. Рассказал ему, не отрываясь, последние обсерваторские события, касающиеся встречи Нового года. Синяк он не таил, а нес, как знамя, говорил, что это — документ: его в новогоднюю ночь бил Борис Кормилов, между прочим, старший научный сотрудник, загадочная личность, с которой мы только здороваемся на работе.
— Теперь они у меня здесь, — показывал Эдик Вадиму кулачок и спрашивал, как теперь лучше организовать персональное дело Кормилова, поднявшего руку на начальника.
И все-таки было видно, что Эдик и сам не очень-то верит в персональное дело, что побои ему привычны, — я-то в камералке уже с десяток подобных историй слышала. Скоро вся обсерватория поделится на бьющих и не бьющих начальство, причем бьющих в прямом смысле.
Прибежал Саркисов, испуганно поздоровался из-за чьего-то плеча. Вадим кинулся за ним, поделиться очередной гениальной идеей, поделился и, очень довольный, вернулся.
Потом мы расстались. Я пошла смотреть каталоги, механизмов, потом в магазин, потом с авоськами тяжеленными домой, потом что-то мыла, что-то стирала, что-то перекладывала с места на место — все неинтересно.
Но вот пришел сияющий Вадим, и сразу началась кипучая жизнь.
Его все любят. Крошкин уговаривал немедленно защищаться с полученным результатом, в «Природе» заказали маленькую заметку о типизации и большую статью о прогнозе. Вышел сборник историко-научных статей, а там большая работа Вадима о натурфилософе Шеллинге. Удачная — все поздравляют… Все в курсе его дел, сражаются за его участие в их делах — и это приятно мне. Вадим посмеивается, но он рад, он рассказывает, кто и как его любит, — и это хорошо и приятно мне, я ведь тоже его люблю.
А потом мы резали карточки землетрясений — Вадик придумал, чтоб легче сортировать было, купались в ванной — вот чего нам недостает в Ганче! — читали стихи — и это тоже хорошо и приятно мне.
А потом я начала писать все это, а Вадик погасил свет, я для виду раскричалась, а на самом деле мне было хорошо и приятно.
И началось завтра.
11 января. Сегодня была в институте. Эдик какой-то придавленный. Непонятно, чье влияние, — почему-то он уже засомневался относительно сообщения в «Природе» о Вадиковой классификации механизмов. Это сообщение несколько дней назад набросал Вадим, принес Эдику. Они долго думали, как подписать. Эдик сам предложил: нечего такую фитюльку тремя фамилиями подписывать, подпишу, мол, как замначальника, а автора идеи назовем персонально — Орешкин. Мы согласились, а теперь он сам что-то засомневался…
Вадим зол на Лютикова — тот до сих пор ничего не сделал с нашей совместной статьей — вот бездельник. Эдик тоже осторожненько жаловался, что Лютиков не пошевелился, не сделал расширенного плана работы, который заказал ему Саркисов.
Саркисов, тоже злой, бегает по коридору: никто из обсерваторских здесь не ходит на работу (Лютикова вообще никто не видел). Шеф хочет предпринять какие-то санкции против «прогульщиков» — значит, и против, нас тоже. Глупо это — на работе нам негде даже сидеть, а Вадим работает, даже когда спит.