В числе присутствующих были литераторы и сотрудники журналов, много студентов Медико-хирургической академии, три воспитанника училища правоведения, до 20 человек воспитанников корпуса путей сообщения, несколько офицеров пехотных гвардейских полков и офицеров армейских и стрелковых батальонов. Перед приводом Чернышевского, находящийся в числе зрителей, г. Якушкин изъявил желание проститься с преступником, и когда к нему подошел полицмейстер полковник Ваннаш и спросил, он ли желает проститься,
г. Якушкин сказал, что «желает не он один, а желают все».
( M. H. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности H. Г. Чернышевского. Москва, стр. 331).
На другой день, 20-го мая 1864 г. в 10 часов утра закованного в цепи Чернышевского из каземата Петропавловской крепости отправили по этапу в Сибирь на каторгу.
Почти 21 год Чернышевский томился в крепости, на каторге и в Сибирской ссылке, но ничто не могло сломить его железной воли. Еще сидя в Петропавловской крепости и зная, что его впереди ожидают тягчайшие испытания, он писал жене:
«Скажу тебе одно — наша с тобой жизнь принадлежит истории; пройдут сотни лет, а наши имена все еще будут милы людям и будут вспоминать о нас с благодарностью, когда уже забудут почти всех, кто жил в одно время с нами. Так надобно же нам не уронить себя со стороны бодрости характера перед людьми, которые будут изучать нашу жизнь».
Трагическая судьба Чернышевского не переставала волновать Герцена. Он проклинал палачей Чернышевского, которого называл «великим борцом за свободу русского народа и одним из самых замечательных русских публицистов».
В своих «Письмах к противнику» Герцен в конце 1864 г. писал в «Колоколе»:
«Что, Чернышевский отрекся от своих убеждений? Нет, он ушел на каторгу с святой нераскаянностью».
А через два года в конце 1866 г., Герцен в статье «Порядок торжествует» писал в «Колоколе»:
«Первые представители социальных идей в Петербурге были Петрашевцы. Их даже судили как «Фурьеристов». За ними является сильная личность Чернышевского. Он не принадлежал исключительно ни к одной социальной доктрине, но имел глубокий социальный смысл и глубокую критику современно существующих порядков. Стоя один, выше всех головой, середь петербургского брожения вопросов и сил, середь застарелых пороков и начинающихся угрызений совести, середь молодого желания иначе жить, вырваться из обычной грязи и неправды, Чернышевский решился схватиться за руль, пытаясь указать жаждавшим и стремившимся — что им делать. Его среда была городская, университетская, среди развитой скорби, сознательного недовольства и негодованья; она состояла исключительно из работников умственного движения, из пролетариата интеллигенции, из «способностей». Чернышевский, Михайлов и их друзья, первые в России звали не только труженика, съедаемого капиталом, но и труженицу, съедаемую семьей, к иной жизни. Они звали женщину к освобождению работой от вечной опеки, от унизительного несовершеннолетия, от жизни на содержании — ив этом одна из величайших заслуг их.
Пропаганда Чернышевского была ответом на настоящие страдания, слово утешения и надежды гибнувшим в суровых тисках жизни. Она им указывала выход. Она дала тон литературе и провела черту между в самом деле юной Россией — и прикидывавшеюся такою Россией, немного либеральной, слегка бюрократической и слегка крепостнической. Идеалы ее были в совокупном труде, в устройстве мастерской, а не в тощей палате, в которой бы Собакевичи и Ноздревы разыгрывали «дворян в мещанстве» — и помещиков в оппозиции.
Огромный успех социальных учений между молодым поколением, школа вызванная ими, нашедшая себе не только литературные отголоски и органы, но начала практического приложения и исполнения — имеют историческое значение».
Чернышевский был не только замечательный публицист, но и выдающийся литературный критик. Он раньше других заявил о мировом значении русской литературы. «Каково бы ни было достоинство произведений Пушкина, Грибоедова, Лермонтова и современных нам писателей, писал он еще в начале 50-х гг., — но они еще милее для нас, как залог будущих торжеств нашего народа на поприще искусства, просвещения и гуманности». (Собр. соч. т. 1, стр. 3191).
Чернышевский высоко ценил талант Тургенева . Он первый раскрыл в творчестве Л. Н. Толстого его «глубокий реализм, умение отразить всю полноту человеческих переживаний». Именно Чернышевский первый предсказал блестящее литературное будущее Толстому.
Один из товарищей детства и отрочества Александра II — известный писатель А. К. Толстой — зимой 1864-1865 г. во время охоты, стоя рядом с царем, решил воспользоваться случаем и замолвить слово за осужденного Чернышевского, которого он знал лично. На вопрос Александра II, что делается в литературе и не написал ли он, Толстой, что-либо новое, писатель ответил:
«Русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского»…
Александр II не дал ему кончить фразу:
«Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском»
, — проговорил он недовольно и затем, отвернувшись в сторону, дал понять, что беседа кончена.
2 декабря 1871 г. начальство каторжной тюрьмы в которой содержался Чернышевский получило следующее предписание:
«Важность преступлений, совершенных Чернышевским, и значение которым пользуется он в среде сочувствующих ему поклонников, вызывают со стороны правительства особые меры для отстранения ему возможности побега и отклонения его вредного влияния на общество. В этих видах, для поселения Чернышевского, по случаю окончания определенного ему срока каторжных работ, назначается отдаленное и уединенное место Якутской области, именно город Вилюйск, в котором Чернышевский должен помещаться в том здании, где раньше его помещались важные преступники».