— Ну, так как он? — спросил Прохоров. — Не куражился?
— Тяжело было… Сначала я решил, что влип.
— Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет.
— Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь… Дальше вот что было… Ну давай, под сальце.
— Будь здоров, Сорока.
— Твое здоровье, Константиныч…
— Сам чего не пьешь?
— Пью… Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как… Ништо-ништо — а потом сразу валит, а Розка — она требовательная… Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода — я эмансипированная…»
Прохоров захохотал:
— Ты что, серьезно к ней присох?
— Это ты к чему? На себя потянешь? Пока не отдам. Не проси…
— Как ты уговорился-то с ним?
— Он поедет туда, куда я скажу, и в то время, когда попрошу, а ты или там кто из твоих посмотрят: один он выехал или поволок с собой ребят с Лубянки.
— Это ты ничего придумал. А как он сказал про согласие?
— Сказал, что деньгами все не возьмет.
— Это как? Ему и для родителей гроши нужны…
— Он сказал, чтоб десять миллионов деньгами, а остальные в ценностях. Половину — бриллианты и сапфиры, половину — золото, в браслетах, кольцах и монетах.
Прохоров выпил, подышал салом, рассмеялся:
— Ах, Тернопольченко! Якобинец! Сын Маркса! Каков, а?!
— Ты такой же, — сказал Сорокин. — Не лучше…
Будников быстро взглянул на Галю и кивнул ей головой:
— Пора. Я боюсь, он сейчас развалится… Иди, Галка.
— Ты это чего? — удивился Прохоров. — Я-то здесь при чем?
— При том… К стенке ставишь работягу, когда он пуд хлеба уворует, а здесь миллионами вертишь — нет разве?
— Сорока, ты чего?
— Ничего… Я еще хуже, не обо мне речь…
Дверь отворилась без стука…
— Здравствуй, Сорока, — сказала женщина, сверкнув цыганской, быстрой улыбкой. — Без меня гуляете, мальчики?
— Это Роза, — сказал Сорокин, — знакомься…
— Ненахов, Константин, — представился Прохоров, — мы тут, вас дожидаясь, немного позволили.
Галя взъерошила волосы Сорокину и ласково попросила:
— Миленький, пойди голову холодной водичкой вымой, тебе лучше станет…
— Пойди освежись, — хохотнул Прохоров. — Добром просим…
Сорокин быстро поднялся и вышел из комнаты.
— На брудершафт? — предложил Прохоров. — Давай, Розочка!
— Я финь-шампань не пью, я только легкое вино себе позволяю.
— Для первого раза можно рюмашечку крепенького — от него голову крутит, как в вихре вальса.
— У меня и с легкого кружится все в голове, Костя.
— Со свиданием.
Он выпил залпом полстакана коньяку, обнял Галю и жадно поцеловал ее. Она хотела было легонько освободиться, но он обнимал ее все крепче — руки у него были сильные, словно тиски. Галя уперлась ему кулаками в плечи, продолжая улыбаться, но только лицо ее побледнело.
— Не сейчас, Костя. Сейчас нельзя, Сорока войдет.
— Он заснет сейчас, — ответил Прохоров и, подняв Галю, понес ее на диван.
— Сорока! — крикнула Галя, чувствуя себя бессильной и жалкой с этим могучим сопящим человеком. — Сорокин!
Будников услыхал, как Галя жалобно закричала:
— Ой, пусти меня, пусти!
Будников на цыпочках выскочил из комнаты. Он увидел свет в уборной и шепнул:
— Сорокин, иди обратно в комнату!
Сорокин не откликался. Будников нажал плечом посильнее, дверь распахнулась, и он, не удержавшись, ввалился в маленькую уборную, и по лицу его ударили тяжелые ноги: Сорокин повесился на крючке — видимо, только что…
— Помогите! — продолжала кричать Галя. — Володя-а!
Будников распахнул дверь комнаты, увидел Галю и Прохорова рядом и крикнул с порога, ослепнув от ярости:
— Встань, скотина! Руки вверх!
С Прохоровым разговаривали трое: Бокий, Кедров и Мессинг. Прохоров сидел, свесив руки между колен, не в силах унять дрожь в лице. Отвечал он на все вопросы подробно, с излишней тщательностью, вспоминая детали, не имевшие никакого отношения к делу.
Бокий попросил его позвонить в трибунал.
— Что сказать? Напишите, а то еще напутаю.
— Путать не надо. Скажите, что занемогли и будете на работе завтра утром.
Мессинг вызвал трибунал и передал трубку Прохорову.
— Алло, это я, — сказал Прохоров спокойно, хотя лицо его по-прежнему сводило мелкой, судорожной дрожью, — занемог и буду только завтра… Что? Ну, значит, отмените дело.