Если у нас нет никакого особого авторитета, мы тем не менее воспользуемся определенным преимуществом, которое только и позволяет нам обращаться к читателю: нас настолько же интересует научное производство, как и производство политическое. Или, скорее, мы в одинаковой мере восхищаемся политиками и учеными. Как может представить себе читатель, подобное уважение к обеим сторонам встречается не так часто. Отсутствие у нас авторитета служит гарантией того, что мы не будем использовать ни науку для закабаления политики, ни политику для закабаления науки. Это незначительное преимущество мы рассчитываем сделать нашим главным козырем. На поставленный вопрос «Что делать с экологической политикой?» у нас пока нет окончательного ответа. Мы знаем только, что если не попытаться разрубить гордиев узел науки и политики, изменив выражения, в которых ведется дискуссия, то самый масштабный эксперимент никогда ничего не докажет ни одной из сторон. О нем невозможно будет составить адекватный отчет; и мы вечно будем укорять себя за упущенный шанс дать новое определение политики, которое могла бы дать экология.
Добавим последнее ограничение, которое мы на себя накладываем. Хотя мы должны перекроить три взаимосвязанных понятия природы, науки и политики, мы предпочитаем избегать как разоблачительного, так и пророческого тона, который столь часто звучит в работах по политической экологии. Хотя мы готовимся рассмотреть целый ряд гипотез, одну причудливее другой, мы прежде всего хотели бы отстаивать точку зрения здравого смысла [sens commun]. Похоже, на данном этапе он противопоставляется благоразумию [bon sens], ведь чтобы успеть быстрее, нужно продвигаться постепенно, а в поисках простоты мы временно должны притвориться радикалами. Таким образом, наша цель заключается не в изменении сложившегося концептуального порядка, а в описании текущего положения дел: политическая экология уже на практике осуществила все то, чего мы от нее ожидали. Мы берем на себя риск утверждать, что необходимость действовать немедленно до сих пор мешала ей в полной мере осознать оригинальность работы, которую она выполняла на ощупь, будучи не в состоянии определить новое место науки, связанное с инновациями. Единственная услуга, которую мы можем ей оказать, это предложить новую интерпретацию себя самой, другой здравый смысл, чтобы она могла прикинуть, подходит ли он ей. До настоящего момента, как мы полагаем, философы не предлагали политике природы ничего, кроме готовых платьев. Мы же считаем, что она заслуживает, чтобы для нее шили на заказ, и тогда, возможно, она будет не так стеснена в своих движениях (3).
Чтобы размер этой книги не превысил разумного объема, мы мало говорили о полевых исследованиях, на которых она основана. Не имея возможности прояснить суть предъявленных аргументов посредством надежных эмпирических доказательств, мы намеренно расположили их таким образом, чтобы читатель был в курсе ожидающих его затруднений: помимо словаря, мы поместили в конце краткое резюме, которое можно использовать наподобие «шпаргалки»! (4) В любом случае ни одна лачуга, забитая концептами, не в состоянии передать великолепие пейзажа, посреди которого возвышается ее жалкий деревянный остов, оставляя лишь узкий просвет, только и доступный для теории, выглядывающей из-за своих тесных окон.
В первой главе мы избавимся от понятия природы, последовательно обращаясь к данным социологии наук, практике экологических движений (рассматриваемой в отдельности от их философии) и сравнительной антропологии. У политической экологии, как мы увидим, нет рецепта сохранения природы. Во второй главе мы обратимся к вещественному обмену между людьми и нелюдьми́ [non-humains], что позволит нам, обозначив его как коллектив, найти замену существующим политическим учреждениям, до сих пор по недоразумению объединенным под эгидой природы и общества. Этот новый коллектив позволит нам в третьей главе перейти к пересмотру одной священной границы – между фактами и ценностями, поставив на ее место новое разделение властей, которое даст нам более подобающие моральные гарантии. Эта граница между двумя новыми ассамблеями, одна из которых задаст себе вопрос «Сколько нас?», а вторая – «Можем ли мы жить вместе?», которые и лягут в основу Конституции политической экологии. В четвертой главе усилия читателя будут вознаграждены «экскурсией» по новым учреждениям, а также представлением новых ремесел, позволяющих вдохнуть жизнь в политическое тело, которое наконец-то станет жизнеспособным. Трудности вновь возникнут в пятой главе, когда мы будем вынуждены найти замену старому разделению на природу в единственном числе и культуры – во множественном, чтобы заново поставить вопрос о числе коллективов и постепенном становлении общего мира, который столь поспешно упростил наши представления о природе и обществе. Наконец, в заключении мы зададимся вопросом о разновидности Левиафана, который позволит политической экологии выйти из естественного состояния. Возможно, оценив открывшийся вид, читатель простит нам эти скитания по бесплодной земле.