Аильчинов молчал.
- Хорошо, - снова по-русски заговорил он, - тогда скажи мне, Коршунов, что со мной будет дальше?
- Тебя будут судить.
- Меня и всех их?
- Тебя наверное.
- И потом?
- Потом тебя расстреляют.
Коршунов задыхался от злобы. Никогда еще никого он не ненавидел так сильно, как этого басмача. Почему-то Коршунов подумал о том, что именно Аильчинов убил Степана.
- Еще прошу тебя, - сказал Аильчинов, - будь добр, Коршунов, дай мне папиросу. Пожалуйста.
- У меня нет папирос. Я не курю.
ВОРОНОЙ
Жеребенок родился ночью.
Ночью было темно, облака плыли низко над горами, недолго шел снег, и земля была белая и холодная. Мать лежала, и снег растаял под ней. Возле нее было тепло, но жеребенок дрожал и прижимался к ее раздутому животу.
Утром солнце осветило сначала только небо. Солнце было за горами, его не было видно. Горы были темные, долина была в тени, и снег не таял. Небо стало зеленое, потом порозовело, потом стало голубым, солнце взошло из-за вершины горы, и снег на вершине засверкал. Внизу, в долине, снег растаял. Трава стала мокрой. Капельки воды висели на травинках. Лошади ели траву.
Потом солнце поднялось высоко, и стало жарко. Табун перешел ближе к реке.
Жеребенок встал, и мать встала. Она облизывала жеребенка. Ноги у жеребенка были слабые. Он шатался.
В полдень приехали люди. Их было двое: один - старик в мохнатой шапке и рваном халате, другой - молодой, в войлочной белой шапке и в овчинном тулупе. Молодой пел песню. Он пел громко, и еще издали слышно было песню, сначала неясно, потом все отчетливей и отчетливей.
Мать услышала песню, подняла голову и заржала.
Люди подъехали к ней и к жеребенку. Старик ехал на пегой старой кобыле. Как только он остановился, кобыла опустила голову и начала есть траву.
Молодой ехал на вороном жеребце. Жеребец заржал. Он ответил матери жеребенка. Когда люди подъехали, мать обнюхала морду жеребца, жеребец фыркнул, отвернулся и снова заржал. Тогда молодой человек перестал петь и засмеялся.
Потом люди слезли и несколько раз обошли вокруг матери и жеребенка. Старик сказал что-то, и молодой снова засмеялся и погладил жеребенка. Жеребенок был почти слепой, он видел очень плохо. Когда человек коснулся его, жеребенок метнулся в сторону, не удержался на ногах и упал на передние колени.
Жеребенок был вороной, только на лбу у него была маленькая белая метина и у переднего левого копыта было белое пятно.
Когда жеребенок подрос, его отняли от матери. С утра люди ловили его и других жеребят табуна и привязывали их. В землю были врыты два кола, между кольями натянута длинная веревка. К длинной веревке привязаны коротенькие петли. Петель этих много. В каждую петлю просовывали голову жеребенка, и жеребята целый день оставались на этой привязи на небольшом расстоянии друг от друга. Целый день жеребята лежали или стояли, или топтались на месте.
Когда вороного жеребенка привязали в первый раз, он рвался, бил задними ногами и ржал. К вечеру он выбился из сил, лег на траву и лежал не шевелясь, как мертвый. Солнце было совсем низко, когда он услышал топот табуна и отдаленное ржание. Он пошевелил ушами. Мухи, облепившие его голову, взлетели с жужжанием. Снова жеребенок услышал ржание. Жеребенок вскочил на ноги, поднял голову, прислушался и заржал в ответ. Табун шел по долине, и легкое облако пыли над лошадьми казалось сиреневым в лучах заходящего солнца. Мать шла впереди табуна и ржала, звала вороного жеребенка. Жеребенок потянул веревку, веревка врезалась в его шею.
Мать подошла и понюхала жеребенка. Губы у матери были мягкие. Жеребенок, нетерпеливо перебирая ногами, потянулся сосать. Он был голоден. У матери было много молока.
Но едва он почувствовал, что молоко наполняет его рот, что запах молока проникает ему в ноздри, как люди оттащили его от матери. Люди приехали вместе с табуном. Жеребята отсасывали молоко, молоко текло, и люди доили кобыл. Молоко нужно было людям для кумыса.
Один раз вечером, когда табун уже вернулся, прискакало много людей. Впереди ехал старик. Он был одет в хороший халат, а поверх халата на нем была шуба. Шапка на нем была из сурков.
Старик подъехал к жеребятам. Молодой пастух, который всегда пел песни, показывал жеребят старику, и если старик его спрашивал, он кланялся, раньше чем ответить.
Старик был бай, хозяин табуна.
Вороной жеребенок был привязан отдельно от других, потому что он бил задом и кусался. Когда старик посмотрел всех жеребят, молодой пастух подошел к вороному и, поклонившись, что-то сказал старику. Старик вдруг закричал на молодого пастуха и замахнулся камчой. Молодой пастух побледнел. Тогда старик крикнул еще что-то и ударил камчой. Камча свистнула, и жеребенок шарахнулся. На бледной щеке молодого пастуха вспух красный рубец, и кровь потекла из левого глаза. Молодой пастух упал на землю, схватился руками за лицо, и кровь текла между пальцами. Старик ускакал, с места пустив лошадь галопом.
Молодой пастух лежал на земле. Спина его дрожала. Жеребенок понюхал руки пастуха и лизнул их. Кровь была солоноватая на вкус.
После этого вечера вороного жеребенка не привязывали вместе с другими. Вороной жеребенок ходил с табуном и пил молока сколько хотел, и его мать больше не доили. Вороной жеребенок рос быстро, грудь его становилась широкой, спина окрепла и шерсть лоснилась.
Молодой пастух никогда больше не пел. Левый глаз его вытек, и на щеке остался шрам.
Полтора года ходил вороной жеребенок с табуном, и ни разу на него не надевали седло.
Весной, когда ему было почти два года, одноглазый пастух поймал его арканом и привязал к дереву.
Вороной бил землю копытами, фыркал и мотал головой. Потом на своей спине он почувствовал что-то твердое. Он хотел сбросить седло, лягался и прыгал, но ремни туго стянули его живот, и седло не сваливалось. Когда он вдоволь набесился, одноглазый пастух отвязал его от дерева и заставил побегать по кругу. Аркан по-прежнему мешал вороному убежать, и если вороной упрямился, пастух бил его камчой. Он бил не сильно, но после каждого удара вороной дрожал и храпел, скаля зубы.
Несколько дней подряд одноглазый пастух приучал вороного к седлу. Через неделю вороной давал себя седлать спокойно. Тогда одноглазый пастух попробовал сесть на вороного.
Конь сбросил его, но пастух ловко упал на ноги и снова вскочил в седло. Теперь он удержался, и вороной понес. Закинув голову, кося налившимися кровью глазами, он мчался не разбирая дороги. Одноглазый пастух крепко держал поводья, сильно сжимал коленями бока вороного и смеялся. Вороной проскакал вдоль всей равнины и несся по ущелью. Некованые копыта мягко ударяли в камни. Одноглазый пастух по-прежнему смеялся и не сдерживал коня.
Поздно вечером они вернулись к стойбищу. Вороной, весь в мыле, шел шагом, опустив голову и устало фыркая. Одноглазый пастух спокойно сидел в седле и помахивал камчой. Кончик камчи касался бока вороного, и вороной вздрагивал при каждом прикосновении витого ремешка.
Потом еще много раз одноглазый пастух ездил на вороном. Теперь вороной слушался его. Поводья и колени всадника отдавали точные приказания, и конь точно выполнял их.
Лишний жир сошел с вороного. Теперь он не покрывался мыльной пеной после скачки и не уставал.
Осенью снова приехал бай и с ним много джигитов, несколько дней они ели баранину и пили спирт.
Потом устроили байгу. Одноглазый пастух скакал на вороном, и вороной легко обогнал других лошадей. Бай был доволен. После скачки он внимательно осмотрел вороного, и все лицо его сморщилось от улыбки. Бай похвалил одноглазого пастуха и подарил ему жирного барана. Барана пастух выменял на полбутылки спирта и напился. Ночью он пел песни и плакал, пока не уснул, уткнувшись лицом в землю.