Дилейни занимал последний стул в оркестре «Б».
— Вы не понимаете, — сказал Пламмер. — Разве вы не заметили, что у меня новый кларнет?
— Гм? Э… да, действительно новый.
Пламмер погладил атласно-черный ствол инструмента, словно это был меч короля Артура, наделяющий волшебной силой любого, кто им обладает.
— Не хуже, чем у Флэммера, — сказал Пламмер. — Даже лучше.
В его голосе прозвучало предостережение, мол, дни дискриминации миновали, мол, никто в здравом уме не посмеет затирать человека с таким инструментом.
— Э-э-э… — сказал мистер Гельмгольц. — Ну, увидим, увидим.
После репетиции его притиснули к Пламмеру в людном коридоре. Пламмер мрачно втолковывал желторотому оркестранту из «В»:
— Знаешь, почему наш оркестр проиграл в июне джонстаунцам? — спрашивал Пламмер, как будто не ведая, что мистер Гельмгольц стоит у него за спиной. — Потому что людей перестали выделять по достоинствам. В пятницу гляди в оба.
Мистер Джордж М. Гельмгольц жил в мире музыки, и даже пульсация головной боли являлась музыкально, хотя и мучительно, хриплым уханьем большего барабана семи футов в диаметре. Заканчивался первый день проб нового учебного года. Он сидел у себя в гостиной с полотенцем на лбу и ожидал очередного «бу-бух» — удара вечерней газеты, брошенной о фасад его дома Уолтером Пламмером, разносчиком.
С недавних пор мистер Гельмгольц говорил себе, что в день проб обошелся бы, пожалуй, без газеты, ведь к ней прилагался Пламмер. Газета была доставлена с обычным грохотом.
— Пламмер! — крикнул он.
— Да, сэр? — откликнулся с тротуара Пламмер.
Мистер Гельмгольц прошаркал в шлепанцах к двери.
— Прошу, мой мальчик, — сказал он, — разве мы не можем быть друзьями?
— Конечно, почему нет? — сказал Пламмер. — Что было, то было, я так всегда говорю. — Он горько изобразил подобие дружеского смешка. — С водой утекло. Прошло два часа с тех пор, как вы проткнули меня ножом.
Мистер Гельмгольц вздохнул.
— У тебя есть минутка? Пора нам поговорить, мой мальчик.
Пламмер спрятал стопку газет под живой изгородью и вошел в дом. Мистер Гельмгольц жестом указал на самое удобное кресло в комнате, то, в котором до того сидел сам. Но Пламмер предпочел примоститься на краешке жесткого стула с прямой спинкой.
— Мой мальчик, — начал руководитель оркестра. — Господь создал самых разных людей: одни умеют быстро бегать, другие — писать замечательные рассказы, третьи — рисовать картины, четвертые — продать что угодно, а кое-кто способен творить прекрасную музыку. Но он не создал никого, кто мог бы делать хорошо все разом. Часть процесса взросления — искать, что мы способны делать хорошо, а что нет. — Он похлопал Пламмера по плечу. — Последнее — узнавать, чего мы хорошо не умеем, больше всего причиняет боли, когда взрослеешь. Но с этим приходится столкнуться каждому, а потом надо продолжать искать свое истинное я.
Голова Пламмера все ниже опускалась ему на грудь, и мистер Гельмгольц поспешил дать лучик надежды.
— Флэммер, например, никогда бы не сумел наладить развозку газет, вести отчетность, подыскивать новых клиентов. У него нет нужной жилки, он не сумел бы даже под страхом смерти.
— А вы правы, — с неожиданной живостью сказал Пламмер. — Нужно быть ужасно однобоким, чтобы ты был в чем-то так хорош, как Флэммер. Думаю, лучше постараться округлиться. Да, Флэммер меня честно сегодня побил, и я не хочу, чтобы вы считали, будто я в обиде. Меня не то заедает.
— Очень взрослые слова, — сказал мистер Гельмгольц. — Но я говорил о том, что у всех нас есть свои слабые стороны, и…
Пламмер от этого отмахнулся.
— Вам незачем мне объяснять, мистер Гельмгольц. Учитывая, какую большую вы проделали работу, просто чудо, что у вас получилось.
— Постой-ка, Пламмер! — сказал мистер Гельмгольц.
— Я только прошу, чтобы вы поставили себя на мое место, — сказал Пламмер. — Едва я вернулся с состязания с музыкантами «А», едва я всю душу себе вывернул, играя, как вы спустили на меня малышню из оркестра «В». Мы-то с вами знаем, что мы просто давали им понять, что такое день проб, и что я совершенно выдохся. Но разве вы им про это сказали? Ха, ничего вы не сказали, мистер Гельмгольц, а теперь детишки думают, будто способны играть лучше меня. Вот только это меня и саднит, мистер Гельмгольц. Они считают, я не просто так на последнем стуле в оркестре «В».
— Пламмер, — начал мистер Гельмгольц, — я давно старался сказать тебе как можно мягче, но единственный способ до тебя достучаться — сказать напрямик.
— Валяйте и отбросим критику, — сказал Пламмер, вставая.